Призвание к пастырству
Уже на воле, часто видели владыку в больнице. Проникнет во двор и с проницательным любящим взглядом отца, взяв за руку, исцеляет с молитвой из соловецкой сферы. Власти восставали, и особенно врачи: целитель, шаман, отнимает хлеб – силой Божией целит. Исцелял сферой масел мощевых и соловецкого субботнего покоя, подаваемого в награду. И молился: “о блаженном снятии с креста раба Твоего, Господи”.
Митрополит Катакомбной церкви Геннадий (Секач) получил от отца нашего дар прозорливости и исцеления, умножившийся после епископской хиротонии. Рукоположение от Серафимовой ветви предполагало преемство от патриарха Авраама и густую, клейко-мирровую благодать собора мучеников и исповедников за двухтысячелетнюю историю христианства.
Рамки Соловков раздвигались, и владыка видел церковь страждующую и молящуюся, и приобщался к её храму. Любимым наставлением было – о бесстрашии: “Не бойся ничего. Господь подаст венец жизни тем, кто претерпит до смерти. В настоящем нет разрешения от уз, и впереди исход вечный”.
Исповедовал отец наш щедро. Так же в сфере соловецкой брал за руку как врач, и вслушивался чутким слухом, подобным птичьему, словно стетоскопом: что там в душе у больного? Спрашивал строго. Не называл никогда грехов. Но, объятые теплотой его сердца, начинали рыдать, бросались на колени и исповедовали самые постыдные свои злодеяния, прежде ими забытые. Разрешительную читал: “Благодатью Господа нашего Христа Агнца распятого и отец наших соловецких, закланных за грехи мира”.
“Если бы кто мог таинственно видеть высоту соловецкой жертвы, тот пребыл бы с нами неотлучно”, – любил говорить. Сфера действовала красноречивее рассказов, потому больше молчал.
На Соловках грехи прощались легко. Чудо великое! При ужасах и стеснениях иго спадало и чаша облегчалась почти мгновенно. Какой последней глубины были исповеди! Ангел-хранитель исповедующегося стоял за его плечами и накладывал белое полотнище на главу, когда владыка читал разрешительную.
Исповедовались ему сотни заключённых. Любили его за теплоту и искренность. И верили, сам Отец Небесный судит их праведно и милосердно в нём.
До 29-го исповедь была свободная. А позднее, по запрету на богослужение, присылали короткие письма. Читал и уничтожал.
Ангельские чины называли ему свои имена, один другого слаще (владыка и не пытался их переводить на человеческий язык). Давали манну малую, или комочки неземного, белого ангельского хлеба. Владыка их скатывал и прилеплял к виску, сердцу, к рукам умирающих или неизлечимо больных.
Ангелы объясняли: апокалиптическая метка, или знак нетленности. По ним узна́ют в час воскресения из мертвых. Некоторые исцелялись после двух-трех вмазываний белой манны. Была она благоуханна, как пчелиный воск. Владыка таил её на груди и по ночам, скрестив руки, вкушал ароматы Царствия.
В лесу, в дупле дерева, было таинственное место, куда ангелы слагали всё необходимое ему: посланные свыше иконки, масла, белую манну (ангельские лепёшки) и другие предметы, необходимые для работы пастыря в ГУЛАГе.
Иисусова была любимой молитвой заключённых. Её первую давал по обращении. Запоминали тотчас, и шла почти непрерывно. Удобство составляло и вынужденное безмолвие зэков – повод к непрестанной Иисусовой молитве. Царство Небесное пространственно перевешивало преисподний порядок настоящего, и зэки охотно устремляли взор в вечный мир, объявляя его первичным и более реальным по сравнению с адским настоящим.
Господь откликался и слышал молитву, как никогда и нигде. Священники фарисейской закваски, привыкшие к вычиткам “от сих и до сих”, начинали понимать слова псалтыри: “Услыши, Господи, молитву мою”. Такого диалога, мистического зова, богооткровенной полноты и субботней радости не знала душа в прежние земные дни. В краткие часы досуга (от 23 до 1 ночи) плели из кусков ткани, предназначенных для штопки одежд, четки, по 10, 30, 40, 80, 100 звеньев. У кого отнимали надзиратели – молились, загибая пальцы.
Владыка слышал душу, включившуюся на молитве в общий хор, и блаженствовал, когда внезапно треть барака оглашалась безмолвным “Господи, помилуй”. Внешне стоял полный покой, ни одного стона – даже сторожа давались диву. А в духовном мире изливалась ангелическая “Аллилуйя”. Зэки благодарили за дар осмысленного безмолвия. И полускотское существование через Иисусову молитву превращалось в равноангельское.
Ум столь глубоко погружался в сердце из-за скорбей и оставленности земных надежд, что других молитв не требовалось. Попытка отца нашего научить “Отче наш” или “Богородицу” редко увенчивалась успехом. Мозг был настолько ослаблен, что даже молитва к Пресвятой Богородице изучалась неделями. А Иисусова текла и текла, как блаженная река жизни.
Учил отец наш, как скрывать от лагерного персонала молитву. Делали вид, что спят, вспоминают что-либо и т.п.
А псалтырь, псалтырь!.. Точно была написана для ГУЛАГа, так выпевалась. Каждый стих её пропитан слезами. И каждый скорбный зэк – как стих псалтыри. Благословенна ты, псалтырь ГУЛАГа, составленная из живых стонов, из стихов одушевлённых!
“Возвещающе хвалы Господни и силы Его, и чудеса Его, юже сотвори. Яко да познает род ин, сынове родящиися, и восстанут и поведят я сыновом своим” (Пс.77:6). О чём эти запечатанные для непосвящённых стихи? Когда восстанут? О чём поведают? Им открывалось. Вот где заповедные подтексты псалтыри открывались, вот где струилось созерцательное молитвословие сирийских монахов-анахоретов!
В нескольких метрах над тяжелыми бараками стояли молитвенные скиты. Нилова пустынь выделялась среди них. И старцы молились, перебирая чётки, грозно и нежно глядя со слезами.
Особенно его молитвой услаждались дети. С дивной простотою повторяли они слова Иисусовой и, смотря на отца нашего, кружились в блаженном танце: “Аллилуйя!”
Лишённый храма земного, владыка получил от Самой Владычицы Небесной великий храм из нескольких десятков или даже тысяч прихожан. Выйдет в семь утра, согревая дыханием уст руки на морозе, прострёт ладони – и перед ним собор в несколько тысяч страждущих, паства его. Слушают его молитву. Приоткроет только уста – и зазвенит, и польётся неизречённое молитвословие. Помнит их отец, молится о них, призывает к обращению усопших.
Господь открывал высоты Иисусовой, доступные для затворников. Владыка учил о необходимости творить Иисусову в сфере Афонской Богородицы при полном отречении от мирского, помыслов и проч. Иисусова молитва невозможна в порядке мира, земных привязанностей и надежд.
Услышал владыка наш и голос другого победителя Соловков, последнего атамана Запорожской Сечи, сосланного в XVIII веке князем Потёмкиным, фаворитом Екатерины II, “за буйство и нарушение гражданских порядков”, великого Петра Кальнишевского. Двадцатипятилетний срок престарелому праведному атаману-чудотворцу дали в 85-летнем возрасте! Глубоко верующий кошевой атаман просидел 25 лет на Соловках и отказался от возвращения. Умер в возрасте 112 лет.
Высшим посвящением являлось понимание мистического смысла Соловков – как преимущества по сравнению даже с самым высоким монастырским порядком, не говоря о мире. Объяснял владыка преимущество больших сроков и двойное преимущество невозвращения как мистическую эмиграцию в неведомое Царство, как приготовление к посвящению, какого никак иначе не получить на земле.
Обещал научить радоваться, извлечь благой корень из происходящего. Духом Святым говорил: “Сфера соловецкая есть вершина церковной горы. В ней и царственная власть, и старческая молитва, и пастырский подвиг, и свидетельское предстояние. Величайшая честь, придя в мир сей, обрести венец на Соловках. Соловки здесь, на земле, только начинаются, а скажутся в грядущем веке. И счастлив тот, у кого венец. А кому престол – блажен”.
Были случаи столь высоких посвящений в тайны Христовы, что подвижники даже не помышляли о выходе с Соловков. А если б их и вернули в мир, восприняли бы это как трагедию. Поэтому когда угрожали увеличением срока в 1939 году на Бутырке, требуя поклониться Сергию Страгородскому, владыка скорбно улыбнулся. Ему уже сиял второй венец. Великой скукой казался ему мир после страстны́х Соловков. И когда пошёл на второй срок в Сиблагеря и по этапу из одного в другой, говорил: “Переживу вторые Соловки”. И, освобождённый в 1956 году, скотным вагоном вернулся в Бузулук.
Молитва его творила чудеса. Владыка считал себя священником всей гулаговской паствы, любимцем зековского народа. С ним молились тысячи живых и усопших. С какой быстротой менялись к лучшему уделы зэка! Что в миру погашалось десятилетиями поверхностного покаяния, здесь давалось за считанные дни.
Видел, как упиралась душа, когда ей примеривался венец, а потом смирялась, покорялась и тихо шла, как невеста, под венец свой. Видел и собор венценосцев. Ежедневно их число умножалось. К одним отрокам и девам в золотых венцах и белых одеждах прибавлялись другие, и ряды участников собора росли по мере принесённых жертв.
Песнопения, созданные дивными нашими крестоблаженными церковными витиями, списаны, как и литургии, из свитков соловецких. Равно как и лица наши соделаны по их образам и слеплены в их подобие.
Так откликнулось небо сладкозвучной церкви Серафимовой. От корня принесённых жертв возросла эта сочная ветвь с виноградными плодами в вертограде Божием. И отцы, глядя на наши молитвы, умилялись из своих скитов небесных: “Не зря страдали. Окупилась кровь наша сторицей. Дети пожнут благодать”.
Мир ничего не знает. Какой свиток Пресвятой Богородицы раскрылся над Соловками! Господи, сколько тайн великих начертала Богородица. Ученикам Господним при Пятидесятнице Она открыла лишь малую толику того, что открывала в соловецкой школе. Менялось сознание – от шока к безнадёжности и от отчаяния к ступору (опасная ступень, близкая к манипулированию, оскотению).
Призванные обращались скоро. После нескольких бесед помазывал им чело маслами, благословлял на Иисусову и незаметно давал маленькие вервицы, найденные им в дупле лесного дерева.
С юности Серафим чувствовал призвание к пастырству. Запомнил радость при епископской хиротонии. И когда патриарх Тихон читал над его челом молитву и благословлял харизмами первопредстоятеля, видел в духе грядущее своё служение, но не предполагал его грандиозные масштабы.
Сколько приходило мучеников, сколько дев блаженных, сколько юродивых и утопленников праведных! На свободе его паства была – 5-10 душ спасающихся, а здесь тысячи, весь ГУЛАГ.
Счастлив был отец наш такой пастве. Не находил слов благодарить Господа за то, что уделил ему из Своего стада не одну, не пять, а тысячи овец. И выводя их на луга тучные, пел им на псалтырной своей свирели. И овцы чутко внимали красоте его пения.
Из заключения вышел уже как пастырь всероссийский, подобно Иннокентию. Пойдёт, юродствуя, по Бузулуку, а в духе понимает: его паства, маленький соловецкий придел.
На последней глубине к обращению были предназначены даже жестоковыйные и немилосердные убийцы. Отцу нашему давалась столь великая сила льва рыкающего, что ни один из них не мог устоять перед его терпением и всепрощением. “Пастырь должен всех прощать, вмещать всё творение, о всех молиться и побеждать единственно крепостью веры и безмерностью любви”, – замечал он про себя.
Богоматерь открывала нашему отцу потенцию будущего преображения даже этих красных бандитов-вохровцев. И владыка смотрел на них со скорбью и молился об их уделах. Из двух стаканов слёз за ночь “полстакана” выплакивал за этих красных безумцев, которым не находилось места и в аду (видел их адские судьбы).
Не было души даже среди демонских иерархий, которую отец наш не мог бы вместить и оплакать, столь велик был этот вселенский пастырь и печальник земли русской. Давала ли Россия когда-либо подвижника подобной высоты? Были у нас на Руси кириллы белозёрские, сергии радонежские, нестяжатели, выдающиеся проповедники и великие старцы. Но такого сердца, печалующегося о всём творении, не помню. Войдёт владыка наш, как равный среди великих, на собор отцов наших, и веское слово замолвит о церкви своей Сияющей Ветви. Вспомнят о нас дети наши.
Отец Серафим в денежные отношения не вступал. Для него они не существовали. Сфера, в которой обитал, исключала нужду в материальном достатке: в доме, пище – питание прахом. Был победителем. Не нуждался ни в чём. А если и снимал клетушку в Бузулуке – благословения ради.
От страданий захлебывался в слезах. Кровь жертв соловецких лилась и лилась. И казалось, ей не будет конца. Пробитые пулей виски, ещё вчера прекрасные лица, превращённые в кровавое месиво… Ангелы поддерживали братьев милосердия и Пресвятая Дева, царствующая на престоле Второй Голгофы. Великое собирание Соловков ещё раскроется в утопающем блаженстве. Благословенна сфера соловецкая, её входы и выходы!
Любовь владыки к детишкам также шла от Соловков. Сколько их, сирот, рождённых во всероссийском соцлагере, сидело в детских домах! Сколько их, невинных, бродило среди моря скорбей. Сколько этих несчастных невольных жертв видел он, и сколько слёз о них выплакал! И позднее в каждом ребенке ему виделись эти соловецкие сироты. Сплошной всероссийский гулаговский детдом для брошенных сирот. Сплошной концлагерь для перемещенных лиц. Да так и было. Не было ребёнка на Соловках, что духом бы не видел отца нашего и не благословлялся бы от него.
Богоматерь Соловецкая
Богоматерь Соловецкая… Такой не было на земле русской. Истинное завершение Её явлений от “Знамения-Курской” до “Державной”. Богоматерь стояла непривычная, преображённая. При виде Её рукоплескали, дивились, не могли отвести глаз. Поражала Её одежда небесно-голубых тонов, непрестанно переливающаяся.
Иногда Царица Небесная подолгу молча стояла и молилась с воздетыми руками. Иногда говорила символическими движениями. Иногда – внутренне, братьям. А иногда давала прямые указания.
Изумительные Её одежды были близки к русским. Но являлась Царица и в рубище нищенки или в одежде сестры милосердия. А порой в богато расписных царских нарядах, украшенных жемчугами. От Неё исходило неземное величие и дыхание Небесного Царства.
Самым прекрасным были Её великие явления (150 явлений). И Её голос звучал над Соловками: “Дети Мои, скорбь Господа безмерна. Я пришла к вам с вестью об утешении. Спаситель воздаст вам за страдания…” Тысячи внимали одновременно, за исключением прожжённого жулья и отпетых головорезов. Слова Её любви запечатлевались в сердце – но, увы, вскоре стирались.
Богоматерь, придя, возвещала великие тайны. Предсказала день и час закрытия ГУЛАГа, отвечала на вопросы, наставляла: кому оставить надежду на земное и обратить взор свой к Господу. Открывала уделы в вечности.
Явления Пресвятой Девы продолжались владыке и в миру, но благодать Соловецкой Царствующей среди скорбей Госпожи уже была ни с чем несравнима. “Сладчайшая Мать” – обращался к Ней. Поражала Её премудрость и неизречённая доброта. Мать всей Руси, Мать Скорбящая Богородица несла в Своём сердце ответственность за красный ГУЛАГ, за множество душ. Оправдывала Бога, наставляя о смысле творящегося ада, и открывала грядущую славу Божию. Если бы можно было написать летопись Её откровений! Многое из них перешло и в Российское Откровение Пресвятой Девы.
В одном из явлений Богоматерь показала духовные силы, стоящие за коммунистами и фашистами, за западной цивилизацией, – демонов, терзающих мир сей. Богоматерь начертала будущую картину мира до последних времён и преображения и миссию закланных соловецких в грядущем веке Её славы.
Престол Сатаны разрушен
“Учились черпать силу от Бога. Через завет с Ним побеждали дьявола, смерть и болезнь. Что не могли победить в миру – на Соловках победили. Мог ли кто победить последнего врага человека – смерть? Мог ли кто в обычном состоянии победить ад и воинство его? Страстно́й Христос нам помогал. А иной школы учеников Христа нет. Соловки и иже еси с ними.
Одни приходили сюда для венца. Другие для сражения, и покрепче Отечественной войны с Бонапартом и Второй Мировой с Гитлером. Третьи пропадали, погружаясь в сон до часа суда над ними. Но и о них особое попечение. Их, оскотевших, примем мы под кров свой и будем просить о них пред Богом”.
“На Соловках дьявола победить было в тысячу крат проще, чем в миру. Помощь шла от Бога и от мучеников. Вся Русь Святая взошла на Соловки, жила на Соловках и помогала нам. Кругом его слуг видел, где он во всём, ежечасный сатана – в одеждах, во вшах, в парашах, в обидах, в забитых насмерть. И понимали – сатаны нет. Чем рьяней утверждал он свою власть, тем несомненней утверждалось имя Божие «Я есмь»”.
“Евангелие не понято, не раскрыто, запечатано. Каждый стих читается страстны́м наитием и предполагает слёзы. Богородица учила нас родственнической любви к Господу. Прививала к Нему, как детей, называла Своей семьей.
Так осквернили со временем Священное Писание! Сколько ошибок, искажений! Вся церковная история была переписана заново”.
“Видел идеальную церковь от её сотворения, её человеческие искажения и дьявольские козни. Сатана искал, как обратить её к себе”.
“Сияющая Ветвь хранится нами как неосквернимая святыня. Мы храним её для вас. Вам преподносим”.
“Без молитвы было невозможно и часа. Погиб бы. Великая победа одержана над адом, смертью и болезнью. Престол сатаны здесь вконец разрушен”.
Время остановилось. Вечность наступила. Литургия длилась сибирскими долгими ночами, с первого часа посвящения до отбытия срока – пятнадцать нескончаемых лет ужаса и счастья. С конечностями, прокусанными до костей щипцами и челюстями собак, с выбитыми зубами, с лицом, всегда опухшим, с отёкшими ногами, – пел песнь Иисусову, живую литургию.