Тайное преображение
Шла вторая половина тридцатых. Серафим сладчайший возносится к сфере божественного пения у престола. Звучат неизрёченной красоты акафисты в память Пречистой, акафист жертвам Соловецкой Голгофы. Припав, как к Самой Владычице, созерцает радость церкви совершенной. Ему, быть может, впервые в земные дни на страстны́х апокалиптических Соловках открывается церковь торжествующая. Боже, какой поразительный контраст по сравнению с организацией тучных, тусклых, скажённых их бабулек и юродивых юношей.
“Ликуй, дщерь Сиона, святая мать Сион! Украшайся, великая Богоневеста, светлоблистающая вселенская церковь Христова. На тебе почиёт Дух Святой, немощных врачуя, болящих исцеляя, мёртвых оживляя к вечной жизни и переводя всех в брачные чертоги. Аллилуйя!”
Боже, какая скудость на земле! Глуповатое чадо Людмила, с заскоками Елена, упрямая Матрона, Александр-послушник, Михаил юродивый… И идут к нему, и идут за старческой поддержкой. И недоумевают: как-то жив? Целого места нет на нём: весь исколот, зубы выбиты, отбиты почки, ноги – Боже не приведи увидеть. Плоть как бы иная, Богом слепленная. И не только силён духом старец, но и других укрепляет. И как в таком немощном, непостижимо Духом Святым держащемся теле содержится сила исцеляющая? Коснётся кого рукой, и проходит хворь.
Как проводил время наш отец во время прогулок, часто многочасовых, по Бузулуку? Видел судьбы мира. Окружающее открывалось как прообразы. Валяется кукла в кустах – будут делать аборты. Лежит пьяный на дороге – сопьется Русь-сестра. Ядовитые лужи бензиновой гари – техноцивилизация сгорит от своего же адского огня. Но как темнело, в долгие зимние вечера запирался в келье и уходил в молитву. Пела ему соловецкая Лебёдушка Матерь Преподобная. Оставалась с ним, как дар от Бога Вышнего, облако над Соловками. По нескольку часов стоя на коленях, воздевал руки в молитве, пребывая в Царствии.
Причащался владыка Серафим от ржаных сухариков и крошек хлеба, макая в дешёвый кагор. Тех, кого травили собаками и страхами, помазывал владыка маслами, и кого благословил, тот мучения в “гастрономе” переносил стойко. Когда вышел из ЧимкентЛага, определившись в вагон скотником, пробрался в Бузулук, где ожидал встретить рукополагавшего его с патриархом Тихоном епископа Сергия Никольского. Куда там! Давно след простыл.
В последние годы исповедовал мало: слишком тяжело было вспоминать исповеди соловецкие. Свидетелем каких слёз был наш отец!.. Представьте, как каялся уже бывший, по земным меркам, бригадир, который шёл завтра на допрос в “гастроном” и впереди “вышка”. За всю жизнь каялся и себя озирал очами вечности. Владыка наш святой, захлебываясь от слёз, накладывал дырявый шарф с привязанными к нему в виде креста двумя ветками (подобие епитрахили). А Господь прощал грехи кающимся. Нигде исповедь не была так действенна, состоятельна, нигде так не слышал Бог бедных детей Своих, как на Соловках.
Владыка воочию видел ангела, стоящего справа от него, записывающего каждое слово и раздирающего свитки с рукописанием грехов. А когда вернулся на свободу, уже не мог так исповедовать. Плакал и торопил чад своих на исповеди. “Ну, скорей, что ещё там?” – чтобы сердце не отнялось от слёз при памяти о тех исповедях соловецких.
Юродствовал отец наш
Если б видел кто, какие подавал ему ключи Господь и какие двери отпирал! Если бы кто просил у иерарха нашего не исцеления позвоночника, а от Царства Божия ключей! Серафиму, патриарху грядущей церкви Иоанновой, церкви третьего тысячелетия, вручил ключи от храма Духа Святого, от Брачного Чертога, что расположен на вершине высокой недоступной горы. Ключи мгновенного воспарения созерцательной молитвы. Ключи от пребывания на высотах горнего Афона. Ключи от Святое Святых, где пребывает Сам Господь. Ключи свидетельства в силе и духе, а не в слове только и в помысле.
Всесильный Боже, какого ключаря тайного воспитал Ты в урочищах Соловецких, на постылых досках концлагерных бараков! Ликуй же, светлая дщерь Господа, святая Мать Сион! Украсилась ты светильником великим, небесам подобным.
Не было у отца нашего ни одного достойного ученика. Да и кто мог провести с ним больше дня? Где ты, смерти жало, где ад отверстый? Победил и ад, и смерть. Не боялся ничего. И мрак и страх убегали от него. И за одну свидетельскую крепость, за нежелание уступить хотя бы йоту пространства красному дракону, но завоевать мир только для Бога, Всевышний даровал ему силу великих пророков, проповедующих в языческих ниневиях и вавилонах. Такую силу, что наповал разил его грозный взгляд, если кто оскорбит величие Божие.
И всегда сбывалось, что скажет. И прозорливость имел. Такой силой обладал, что сам её страшился. Один мог бы огнём уст поразить все полчища лукавого. Такой силой обладал, что один противостоял Люциферу и скрутил семь его рогов, и сбросил в пропасть.
“Что там, Лида?” – “Да письмо из Донбасса. Просит о встрече матушка-игуменья Анастасия. Примешь, старче?” – “В немощах я. Отпиши: отец болен”. И внезапно, осенённый Духом: “Подожди. Тяжело ей. Тяжесть у неё на сердце. Мучается. Не может разрешиться. Пусть приедет. Телеграфируй: приезжай”.
Вл. Серафим: “Крутил я бумагу в руках от нервов. Плакал и чью-то исповедь выслушивал горячую за всю прожитую жизнь”.
Юродствовал святой отец наш. И когда за два года до смерти Дух Святой внушил ему сфотографироваться для церкви, что спустя четверть века исповедует его отцом своим и припадёт к юродивому фото, для потомственной его Светящейся Ветви, – пренебрёг духовными одеждами. Скрывал, что посвящён в схиму. В простой русской рубашке снялся для потомства, думая: свет на челе виден без одежд.
Чары институциональной иерархии, пленяющей воображение красных “старцев”, не имели над ним никакой власти. Не нуждался в том, чтобы подписывать владыкам раболепные чиновничьи прошения, или предсказывать им митрополичьи кафедры, или ещё как-то вариться в их коммунистическом котле. Не нуждался ни в почестях, ни в орденах. Были отверсты ему небеса вселенской вечной церкви и литургий, каких бы мир не принял. И так далёк был наш отец от мирского и земного, даже того, что касается церкви, что предпочитал стоять безмолвно на молитве, внемля музыке Царствия и тончайшим хорам серафимским.
Высоко было небо Соловецкое. Высока гора преображения. Бесконечна к небу устремлённая лестница. По ней мгновенно воспарял молитвенный дух нашего старца.
Никогда не было принесено такого числа жертв, но не было и столь великого и щедрого откровения сфер Царствия. Никогда не обогащалась церковь подобными жемчужинами. Ни одному Ассурбанипалу, Бонапарту, Иоанну Грозному или царице Савской не снились подобные несметные сокровища, какие Господь открыл ему о церкви вечной.
И понял отец наш смысл и тайну торжества церкви: не бояться скорбей, бросаться на крест, побеждать и в пустыне, не роптать среди оставленности, благодарить за всё, видя вышний смысл в умалении и росте, в приливе и отливе, в радости и в скорби, в общении и в одиночестве.
Ходил по улицам как бы рассеянный, ничему земному не внимал. Слух имел внемлющий небесному и прочего не замечал, хотя б на всю катушку громкоговоритель с какой-нибудь “Катюшей” полупьяной, хотя б голос диктора Левитана или реклама американского боевика на стенде у кинотеатра. Смотрел не видя и слышал не слыша. Научиться бы так!
Вот идет отец по современной Тверской, украшенной западными образцами, ничего не видит. Парфюмерия из Парижа, проститутки из-под Ярославля. Боже, скорбь какая! И Богородица роняет слёзы…
Пришли к отцу на поклонение современные волхвы. Одна очкастая, глаз под очками не видно, феминистка. Другая – эзотерический астролог. И с ними очередной какой-то целитель, не то из ашрама, не то из шамбалы. Желали почерпнуть силу и тайно благословиться: есть ли некто, превосходящий их знанием и силой? Владыка слушает и недоумевает, в упор не видит сферы их. “Какой третий глаз, Господи? Заткни, детка, подсматривающий свой глазок. Какие выходы в астрал? Ты приобщись к Серафимовым входам в Царство”. Одним присутствием своим являл он столь высокую сферу блаженств, что астральные посвящённые в четвёртое измерение Успенского и Алисы Бейли падали наповал.
Приди, отец наш! Возглавь сегодня церковь. Передай жезл свой истинным владыкам. Научи свидетельству Духа Святого. Научи, как побеждать в миру покорностью Небесному Отцу и противлением супротивному.
Чем-то отец наш крайняя противоположность Евфросинии. Матушка – апостол трезвения. Огонь последней правды, внутреннее делание, мастерица в брани. Владыка – доброта неизречённая, любовь несказуемая. Трапезник рыдающий, молитвенник восхи’щенный. Оба – юродивые и блаженные. Отец и мать православия Святого Духа. Их печати в сумме дадут совершенное подвижничество и новое священство по чину, которого ещё не было, с иной родословной – от Эноха и царя Давида, креста и Божией Матери.
Где бы ни был, любил, отвлекаясь от внешней несуразности, хаживать на кладбище, а там подолгу беседовал с усопшими. Являлись ему, открывались, простирали жизненный свой путь: “Исцели, отец”. И помогал, как мог.
Ходит вокруг храма Петра и Павла, хочет войти, и ангел не дает. Так Сам Царь Небесный мается, ходит вокруг храма, а войти нельзя – печать не позволяет: красная. Вернётся в келью – и упокоенно на молитву. Боже, какое отдохновение от трудов и сколько неизречённых воздыханий! Глаза всегда наполнены слезами. Ему уже не до книг.
Когда служил, двери запирал и маленькое оконце с выходом на декоративный огород для виду, как будто выращивали капусту или картошку. В действительности же скрывали отца от милиции и обысков. Во время литургии враг духом чувствовал, кто его побеждает, и приходил.
Было: владыка служит Евхаристический канон, восхищен в пренебесная и – страшный стук в дверь: “Открывай!.. С обыском”.
Подкинули – в вещевом мешке старца старая дореволюционная книга с фотографиями императора Николая II. И за почитание царя (щедрая была на лагеря советская пенитенциарная система) дали четверть века прозябания на Соловках.
Помилуйте, на Соловках? А не где-то под Чимкентом? Или на том свете? – Нет, нет, на Соловках. Как Евфросиньюшка: где бы ни была – Почаевская старица. Бог особым местом запечатляет подвижника Своего. И Серафим – Соловецкий, навсегда припечатан к трехмиллионному собору мучеников. От него черпает клейкое вещество Брачного одра. От него питается квинтэссенцией Царства, нардовым мирро.
Соловки дали расцвет православной церкви. Соловки открыли непочатые богатства литургические, сняли запреты и сургучные печати с традиционных типиконов. Господи, сколько мирро, сколько благодатных молитвенных рек текло из Царствия, а среди них – древо жизни! И сколько рыб морских и птиц небесных. И сколько гласов ангельских! Черпай и пой. Воздевай руки и неси миру пение херувимов. Раскрывай, утверждай престолы в сфере Духа.
Что прежде работало на монашескую благодать, теперь – препятствие. Осквернили букву – перепишет Господь летописи. Так было и в древние времена. До дыр зачитывали Священное Писание, искажали Тору – Господь делал так, что приходили варвары и не оставалось “в живых” ни одного свитка, ни одного экземпляра Библии. Что ж, приглашал какого-нибудь пророка Ездру с семьюдесятью скорописцами и говорил: “Сорок дней не ешь и не пей. Сиди и пиши. Записывай слово в слово, от альфы до омеги, что скажу тебе”. И диктовал Сам Дух Святой, Сам Бог Всевышний историю человечества от сотворения и до преображения и от грехопадения до восстановления. Какие после этого могут существовать второ-Исайи, авторы “Послания к Колоссянам”, и прочие сомнения?
Разрушительная сила сатаны и масонские рациональные науки ничто пред голосом Святого Духа. Властен был Бог руками Иннокентия онемевшей полуграмотной молдаванке подать церковно-славянскую псалтырь по-русски, и творила её. Властен Бог переписать заново историю церкви. Властен послать светильников, и никто не сможет затушить их пламя, сколько б козней ни чинили, как бы враг ни злобствовал, как бы ни приписывал святому клеймо сектанта, как бы ни натравливал на него какого-нибудь очередного Александра Дворкина (сектовед, скандально известный своими нападками на православие, с его подачи в обиход вошло понятие «тоталитарная секта»).
Кто преуспевает в мире, тем завидуют. А владыка счастливо избежал преуспевания земного. Зато какой венец преподнесен был ему от Самого Света светов и какая слава гремит на его престоле, отзываясь эхом в нас!
На Соловках – мировая скорбь. Упокоенно спят замученные, кости их нетленные мироточат. Близко к часу воскресения начнут срастаться кости над иерихонскою долиной Соловецкого архипелага. Последняя правда откроется. Нечистота обнажится. И святых столько поставил здесь Господь! Заставит красного дракона изблевать из жерл своих бывших палачей и палачих, и бригадира надзирательниц, сорокапятилетнюю стеклянную фурию с дубинкой Ольгу Кузьмину. Да, их и всех, кто иже с ними и тайно их благословлял, и через Иосифа Волоколамского или Тирана потворствовал всем этим ужасам.
Кто Злодея благословлял тиранствовать на троне – тот виноват в трагедии Соловков. Кто молился о властях предержащих, об их преуспевании и лукаво разделял скорби и радости красных властей, тот правомерно разделяет и вину за соловецкую кровавую резню.
Провалился северный погром вместе с землей куда-то в пропасть. Онемели от ужаса души: “Боже праведный, куда мы пришли?” И тысячу лет терзаться бы им в сферах подземного томления и адского гула, наподобие того, что стоял на земле Соловков, если бы не молитва отца нашего Серафима, поднимающая душу с самого дна адского. Скольких вымолил слезами, скольких покрыл мокрым от пота омофором!
Любил грешным делом – не без слабости, человек смертный – ходить в центральные городские бани. Парился крепко, до измора, так что плоть становилась девственно розовой и издавала неземной прекрасный запах. От него исходило благоухание хвои.
Воля святейшего Тихона перед рукоположением исполнилась. Оба тогда рыдали не меньше часу кряду. Обоим, Тихону и преемнику его владыке Серафиму, открылась скорбь Пречистой о церкви Её страждущей.
Волен был Господь послать его на каторгу, волен был и исцелить от смертных болезней. Одно сплошное чудо: как смог выжить, как с такими ногами ходить, как с трижды проломленной головочкой беседовать об отвлечённых умных вещах? Как мог, будучи вне внешнего церковного общения, без духовника, без послушания, без того, что принято называть «умным деланием», монастырским монашеством, созерцать свет невещественный? Богу одному открыто. Избранная душа.
Ещё было у владыки нашего изумительное чувство времени. Терпеть не мог часы. Знать ничего не хотел, сколько по-земному, пять ли, семь ли вечера. И когда ему надоедали: “Время трапезы, отец”, или “Поспал бы, пять утра”, или “Пришли к тебе, прими через четверть часа”, – затыкал слух и ничего не слышал, а руководствовался иным метрическим переживанием времени, подчас много более ускоренным, а подчас растянутым, как шубертовская длинно́та.
Нередкость – внезапно раздающееся благоухание в келье преподобного. Не от алтаря только, из-за углов, из шкафа. Невесть откуда – из вещевого мешка. Как бы сфера Соловецкая ходила с ним, не оставляла. И мощи святых замученных мироточили сквозь пространство, не считаясь с его тысячекилометровыми пролётами.
Как объяснить миру, что ни один из двенадцати Серафимовых братьев не умер, но были взяты Богом и сойдут во дни двух маслин, Илии и Эноха, а ныне царствуют со святыми в церкви? Как объяснить это чудо пасхальной радости, коим Бог удостоил нашего отца и помазанных им?
Полночь. Прижмёт любимый деревянный крест к сердцу, ляжет на матрац и плачет, прикрывшись старым одеялом. Домашние привыкли: отченька молится, ш-ш-ш.
В его сфере текла какая-то мирровая река, Евфрат небесный, Нил превечный, Хидекиль российский, Святоволга вечная. Возденет руки, и текут неизречённые слова. Течёт монотонная псалтырь. Течёт молитва неусыпная. Притекают души усопших. Текут пресуществлённые масла. Роса стекает по Аароновой бороде и по его епитрахили. Руки становятся маслянисты, ладони восковиты. Течёт река из Царствия сладчайшая и омывает города российские.
Не любил свидетелей. Плотно закрывал шторы, проверял двери, заперты ли, чтобы никто не слышал, не воспрепятствовал молитве.
Кто знал, что старец весь – открытая рана? Что слух его обострен донельзя, до предела? Что подслеповатые очи его зорки, как у орла? Что в его лёгких полыхает зарево небесного огня и восходит утреннее солнце, а в сердце живут свитки с тысячами запечатлённых душ, имен, ликов?
Кто знал, что в красной совдеповской России проживает бывший зек под номером 14511? Что наряду с красным патриархом есть ещё и Соловецкий несломимый столп – владыка Серафим? Что Бог так повелел: одной церкви быть, как жене Лотовой, соляным столпом за то, что оглянулась назад, а другой – огненным столпом?
Что пока одни вспоминали древние каноны и византийские порядки, другим открывалась церковь, какой она станет спустя тысячи лет?
Пока одни наводили мосты с владыками Кремля и раболепствовали перед палачом и садистом Берией, дрожа в страхе ночных допросов в ГПУ, другим открывалась мать Сион, церковь вселенская, Златоуст святопреображённый. И с неба сыпались патерики, лавсаики, “луга духовные”, и иоанны мосхи молились вместе с тремя чадами владыки, что не дерзали подойти к нему во время чтения псалтыри.
Духом Святым просвещал Господь. Какие книги, семинарии и гимназии? В школе Святого Духа наставлялся отец наш. А она, известно: помазание у креста и освящение в скорбях. Прочая радость тленна, преходяща.
И в Москве бывал, и по всему свету белу ездил. И в Иерусалиме след свой оставлял. Любимейшей молитвой его было “Господи, помилуй” на тысячи ладов небесной церкви. Сколько переслышал он красивейших иерусалимских гласов, знаменных распевов на это “Господи, помилуй”! Как любили эту молитву молитв серафимы! Как чутко внимала ей Сама Пречистая Дева! Какой дивный парастас сложился из одного этого “Господи, помилуй” над круглосуточными Соловками, где отпевать приходилось каждого второго безвестно окоченевшего во рву, с акцентированными “о” и “и”. Роспев на “о” мог длиться несколько минут и столько же на “и”. И повинуясь знаменным распевам, восхищалась душа в Царствие…
Соловки против Шамбалы
Над Соловками брань. Люцифер претендует на миллионы ограбленных и захваченных им душ. Вселенский вампир хотел бы превратить мир в Соловки накануне пришествия его ставленника и клеврета Антихриста. Люцифер хотел бы возгласить трубно на всю вселенную: “Известен ли жителям земли космический закон жертвы?” Учителя и посвящённые страдали за расцвет нью-эйджа. Вор бытия, вампир субстанции (есть, которого нет) хотел бы присвоить себе заслуги Распятого.
Его страшит весть о Второй Голгофе! Уже слышал я: “Вы хотите этой второй Голгофой отменить веру во Иисуса Христа?” – как если бы Дух Святой не был одно со Христом, и Пресвятая Троица не единосущна! Так и христианам две тысячи лет назад бросали распинатели Спасителя: “Хотите предать забвению веру в Отца нашего?” Господь метко отвечал им: “Кто любит Отца, любит и Меня. Вы не семя Авраамово, отец ваш дьявол”.
И современным змеям в рясах скажет: “Не притворяйтесь христианами. Вы ученики не Христа, а Антихриста. Кто внушил вам избежать будущего гнева за грехи ваши, змеи и потомство Каина? Кто сказал вам, что не спросится с вас за души замученных на Соловках, проклятых как сектанты, анафематствованных как еретики, оболганных как белая контра? Кто внушил вам избежать будущего гнева Моего? Страшитесь шествия креста с преображенских Соловков!” Здесь, как нигде в мире, накоплена не только благодать для солнечного храма, но и гнев святых. Отсюда, как нигде громко, звучит “Доколе?” и святые грозно машут пальцами в знак грядущего суда над церковью, которым начнется суд над человечеством.
В космосе нет Бога, нет Святого Духа, нет креста, нет ангелов, нет святых и истинной церкви. Нет твёрдой опоры, нет спасения, нет промысла Божия, нет и человека. Нет и мира – ничего нет. Царство теней. Нет безобразного видения и слышания безмолвного.
Вместо них – пять призрачных теней: восточная реинкарнация, индусская карма, НЛО, технократические гороскопы и отвратительная магия. Ими и привлекают души, находящиеся в состоянии брожения.
Но нет под небом Божиим ни реинкарнации, ни кармы, ни летающих космических аппаратов, ни гороскопов, ни магии (хотя и есть, но в запечатанном четвёртом измерении). Бог не велел говорить о нём как о реальности. Царство теней существует лишь постольку, поскольку мы желаем его признавать. Бог не велел распечатывать люциферовы врата вселенского погоста.
Существуют два, а не один, взгляда на космос, как его видит князь четвертого измерения Люцифер: есть силы света и тьмы. Зороастр и летописи несчётного числа древних религий учили:
Силы света: силы мира, любви, молитвы.
Силы тьмы: силы зла, агрессии, ненависти.
Но в чём свет этих падших “сынов света”? В том, что украли свет с престола Божия? В Царствии Небесном свет – от Отца светов. В Царствии Небесном нет Люцифера. В Царствии Небесном действует закон распятой любви – крест.
Фарисеям неудобен распятый Бог, Христос. Прикидывают, не смогут ли они, если сойдёт с креста и “Сам Себя спасёт”, стать Его учениками?
Но что делать в Его церкви завсегдатаям книжной Торы и ритуальной конторы? Что, если в Его церкви не будет заранее предоставленных текстов молитв? Им нужно Царство, зазубриваемое наизусть.
В том-то и правда, что неудобен им Господь. Подобное скажут и о Серафиме: Госдуме неудобен. Патриарх церкви – согласны, великий – согласны, учитель – согласны! Но эксперимент не удался. Серафим неподражаем. Чтобы жить и видеть, как он, надо подставить вольный череп под соловецкие ржавые гвозди, под молоток из камеры пыток.
Серафим Умиленный – великая экспериментальная мастерская Бога Творца. Серафим важен не сам по себе, а как хранитель сокровищницы. А далее открывается из сферы, представляемой им впервые человечеству.
Спешите творить великий парастас о трёх миллионах усопших! Спешите отпеть их и благословить пойти вратами Царствия, иначе перехватит их лукавый и хитрейший и припишет им реинкарнацию какого-нибудь бомжа из делийского аэропорта, зачитывающегося томиками Вивекананды.
Спешите следовать воле Божией, чтобы не заработала адская карма и просыпающиеся души не засосало в “колесо сансары”. Спешите установить памятник в честь Серафимовых братьев, пока сюда не прилетели неопознанные летающие аппараты, и капитаны этих кораблей не пожелали продолжить своё потомство через феминисток. Пеленгаторы везде. А где работает перехват? Предвидится нашествие на Соловки космистов.