Письмо-поэма – Отзыв на книгу ‘Серафим, патриарх Соловецкий’
Соловки. Ледяное дыхание Вседержителя. Щекою льну к Серафимовой слезе. Слеза расскажет больше, чем слова.
Слеза это всегда письмо к Богу, жалоба к Божией Матери, но без гнева и озлобления, только полная боли и онемения.
В Серафимовой слезе улыбаются души праведников. Сквозь Серафимову слезу белый свет открывается как Пасха.
Аллилуйя, Господи.
Господи, как горьки минуты погибели!
Слёзы сначала текли горькие, потом – водянистые, сладкие, горячие, маслянистые, кровавые, мирровые. Сколько спектров в радуге, столько видов слёз выплакал отец наш. Случалось, плачет и не может успокоиться. И слеза за слезою открывает ему прошение каждой души и жажду перемены и оковы проклятия и крик в пустынном мраке, и одиночество и мольбы о помощи.
Когда же ты, слеза, закроешь веки?
Смиренно складывает обмороженные руки Серафим и с лица, окаменевшего от боли скатывается морозная слеза.
Дикий зверь рвёт сердце. Озирает всё дух зла. Тяжела Серафимова слеза, как цепи, и легка, как крылья.
О, Серафимова слеза!
Тихая. Серебряная. Литургическая. Преображающая. Юродивая. Бессмертная.
Благослови, душа моя Господа!
Слёзы текли нескончаемо, не успевали просыхать. Просил, чтобы вытирали глаза. Пил воду, чтобы слёзы источались. Исходили словно от всего тела. И кровавые тоже. Их отличие: сопровождались дикими болями, кровь и пот смешивались. Каждая капля кровавого пота стекала с Креста. Кровавый пот течёт уже при распятии, когда руки прибиты гвоздями к голгофскому кресту. Спаситель открыл, что это особая честь – плакать кровавыми слезами. Кровавые слёзы текли у Господа в гефсиманской молитве, когда он прозревал Голгофу.
Серафимовою слезою зэки прикрывают души, чтобы не покидали преждевременно тело и землю.
Задержись, душа в ‘Отче наше’. Видишь, источается ладан и реет свет.
Когда Серафим кладёт лицо в серебряные ладони Марии, является белый ангел.
В мире, где нет воскресений и будней, времени и пространства, слеза становится всем: молитвой и светом, тишиной и раем…
Ангелы бьют поклоны. Боже светлый.
Он прошёл настоящий земной ад, и получил такие харизмы, которых не имел ни один патриарх: исцелять, воскрешать, ходить по воздухам, видеть всё и вся, благословлять державой Самого Небесного Отца и обрести престол архистратига Михаила.
О, слеза Серафима Соловецкого!
Ты соборная душа народа. Отныне и вовеки! В твоём пространстве свет господней свечи пронизывает мрак ночи и дарует отраду изболевшимся сердцам.
Кто десять раз смерть пережил, тот не умирает. Великая честь пострадать и умереть за Господа. Радуйтесь и веселитесь, так как велика наша награда на небесах! Слова пахнут ладаном и буквы мироточат.
Всё окутано молчанием, так Господь открыл, что безмолвие – самый сильный благовест.
Блаженство от безмолвия ни с чем на земле несравнимо.
Серафим испробовал его ‘как хлеб ангельский’, как манну иудейскую, и блаженствовал в нём. Наслаждение от безмолвия горы высокой выше всех даров земных. Вкушал его день и ночь, как молитву.
О слеза Серафима Соловецкого.
Ты стираешь грань между живыми и мёртвыми.
Открываешь входы в Гиперборею, простираешь путь в высшие небесные пределы, запечатываешь вход в лабиринты Дантового ада.
Солженицын всё рассказал нам про ГУЛАГ…
Солженицын ничего не рассказал нам про ГУЛАГ…
Потому что ГУЛАГ не только лагерь для зэков. Гулаг – посвящение в великую схиму и больше. Одно – указать на лагерь смерти как на кару Божию, а другое – увидеть доброту Господню, прославить, как Иов.
В Серафимову слезу впадают все реки мира: Днепр и Волга, Рейн и Нил, Сена и Дунай… Не только мира сего, но и иномирные: Стикс и Лета… Премирная в ней скорбь. Всемирная печаль. Всё можно отнять у человека. Нельзя отнять только слезу и крест.
Из миллиона каждому пятому открывался крест – небесная статистика более существенна для нас, чем земная… Соловки прославлены добытым крестом повторённой голгофы.
Соловецкий крест принял на себя грехи всего человечества за два тысячелетия эры Христовой.
Силой соловецкой Голгофы бедствия откладывались, и в конечном счёте будут побеждены.
О, слеза Серафима Соловецкого,
Ты хлеб ангельский и манна небесная
Ты чистая родниковая вода для жаждущих…
Архангел Рафаил приносил спасительные чудесные масла, мёртвые воскресали, больные исцелялись. И от гневного взгляда небесного небожителя вохровцы начинали бредить, кидались в болото, и свои же протыкали их штыками, как бешеных собак… Пресвятая Дева представала в неисчислимых образах небесного иконостаса. Ангел Хризолик (золотоликий) взмывал над катакомбами.
Какого ты цвета, Серафимова слеза?
Белого, как соловецкие снега, как вифлеемские лилии, или красного, как голгофская кровь Христа?
Соловецкие слёзы – колючий иней.
Если уже и слеза кровоточит, то мёртвые встают из ледяных могил.
Вохровцы в последние годы вообще боялись трогать Серафима Соловецкого. Смотрели на него, как на бессмертного.
Перед этой слезой разжимались стиснутые от дикой злобы кулаки, выпадали патроны из магазинов автоматов и прятали клыки бешеные псы.
Слеза на соловецком морозе уплотнялась до твёрдости пули.
Слеза – кровавая песня души. Сколько таких песен пропел патриарх соловецкий?
Господи, помилуй!
Господи прости!
Помоги нам, боже,
Крест свой донести.
Соло слезы – Литургия Серафима.
Остриё слезы – погребальный плач.
О, святая Серафимова слеза.
Ты – путь к вечным блаженствам.
Ты – схождение к Брачному Чертогу.
Ты – залог рождения нового человека.
Покаяние на Соловках происходило поневоле. Всеобщий шок, кома, какой-то сонный кошмар и мрак понуждали к мгновенному прорыву и души, которым удавалось выйти за пределы СТОНа, начинали каяться и рыдать. Им открывалась реальная картина того, где они находились.
Хорошо с Серафимовой слезой слушать, как переговариваются заря с зарёй, как в истоме бровей звёзды гнёздышко вьют (Гельдерлин).
Тени и тени идут – воскрешённые, возвращённые к жизни Серафимовой слезой. Из тюрем и лагерей, сибирей и соловков, бухенвальдов, военных шанцев и атомных полигонов, братских могил и бабьих яров. Идут без малейшего шороха. Безмолвно. У ангела палец на устах: – Тс-с-с! Спасайся слезой, о мир! Потому что час близок.
Серафимовой слезой омыта каждая песня, что вылетала из болящего сердца. И доносятся стенания откуда-то из Батурина, с Сечи, с Крут…
Верше мій, верше[1],
Мій зелений верше.
Юж мі так не буде,
Як мі биво перше…
На самой глубине Серафимовой слезы – улыбка Божией Матери. На последней глубине Серафимовой слезы ищу Россию, до которой можно было бы дотронуться и не обжечься.
Ищу Россию духовную с глазами соловецких мучеников, Серафима Соловецкого и блаженного Иоанна.
Кланяюсь Вашему слову-слезе, отче Иоанн.