Болящий нерв мира

Петро Сорока о поэзии Блаженного Иоанна

Поднимаюсь до восхода солнца, омываюсь в лесном источнике, надеваю белую рубашку, как пасхальные ризы, и, исполненный святым духом, возвращаюсь в свою лесную скинию-сторожку за самодельный стол, чтобы написать о восприятии города-сада Блаженного Иоанна – мира, созданного воображением художника, сродни свифтовской Лилипутии, томас-моровской Утопии или фолкнеровской Йокнапатофе.

Ключ к пониманию поэзии отца Иоанна, как его определяет сам автор, таков:
‘Ни в коем случае мою поэзию нельзя мерить эстетическими критериями и подходами! Она экзортична, духовна. Мое духовное око всматривается в надмирные процессы, в процессы духовной брани и участвует в межгалактических сражениях, которые происходят между силами добра и зла, между правдой и ложью, фиксируя сложнейшие аспекты их противостояния.

После написания ‘Псалтыри’ моя поэзия носит псалтырно-экзортический характер. Заключает в себе ключи к метанойе, к преображению человечества. Одно ее регулярное чтение содействует изменению премирного порядка и склонению мировой оси к подобрению, способствует перемене внутреннего человека, перестройке его внутренних замков.

Слова в моих стихотворениях – не сами по себе. Не слова, не молитва, не образы – экзортические стрелы, духовные импульсы, которые помогают утвердить на земле царство доброты, любви и вечной жизни.

Ни в коем случае нельзя смотреть на это явление лишь с точки зрения художественной, эстетической, как на Пушкина, Бродского, Блока, Ахматову, Цветаеву… Это поэзия нового порядка. Ее духовность не только в том, что она всерьез отражает межгалактический Универсум, но в том, что она вплетается в аспекты премирной брани и носит очищающий характер.

Надо войти в ее мир, войти в мир этих образов, в мир бранных противостояний, чтобы очиститься, сделать выбор в пользу добра и вместе с автором, на его стороне принять участие в сражении, которое он ведет против сил зла.

Моя поэзия очень высока эстетически, но большое искушение подходить к ней с традиционным ключом. Я не поэт и не музыкант, а помазанник и светильник богоцивилизации, инструмент Божией Матери. Об этом нельзя забывать, что бы я ни делал: проповедовал, исповедовал, принимал откровения… Я – светильник Божией Матери, и использую поэзию как экзортическое словесное молитвословие, использую музыку как способ выразить никак иначе не выразимое…

И поэтические, и дневниковые, и прозаические мои тексты так или иначе восходят к градуляционному престолу, решающему судьбы человечества, который дан мне Божией Матерью…’

На этом можно было бы поставить точку, ведь всё предельно ясно. Однако книга побуждает поговорить несколько шире и затронуть тематические пласты, скрытые течения, или, другими словами, подтекст и надтекст, которые открываются далеко не каждому и не сразу.

Оттолкнусь здесь от личного опыта.

К поэзии отца Иоанна я пришел через его дневники и считаю, что они являются прекрасным ключом к ее более глубокому пониманию и правильному восприятию. Почему? Потому что в основе его поэтических видений и медитаций – философские открытия и духовные озарения, к которым он пришел, вдохновленный высшим духом. И именно в дневниках отражен этот путь, более того, – проанатомирован каждый душевный порыв и то, что продиктовано из мира горнего. Другими словами говоря, там миг, приколотый к бумаге.

Обладая таким ключом и соответствующими знаниями, можно легко и без напряжения войти в мир поэзии, который для неподготовленного читателя может оказаться не только труден, но и непонятен, и неприемлем. Настоящая поэзия всегда требует соответствующего кода восприятия. Поэтому, собственно говоря, возникает потребность в небольшом предисловии.

Приблизиться к пониманию этой книги невозможно без погружения в историю мировой культуры. В сознании Блаженного Иоанна чудесным образом преломился духовный опыт трипольцев и киммерийцев, древних японских мастеров, которые работали на предвосхищении мысли, и катаров, заложивших основы многих лирических жанров, трубадуров и миннезингеров, а еще Уитмена и Уильяма Блейка, Элиота и Сен-Жона Перса, российских ‘шестидесятников’ и английских битников… При внимательном и вдумчивом чтении в его стиле можно почувствовать дыхание Хуаны Инес де ла Крус и Эзры Паунда, Транстрёмера и других современных авангардистов и постмодернистов. Но здесь ‘авангардизм совершенно другого толка – авангард избыточествующей жизни…’ (Л.Белов)

И уже особая тема – музыка космическая и земная с ее мощными ритмами Баха и Бетховена, Гайдна и Рахманинова…

Поэтический стиль Блаженного Иоанна неотрывен от стиля его жизни и абсолютно не похож на любой другой, существующий в современной литературе, настолько он оригинален, нов и неповторим. Кто-то, возможно, спросит: но как нам воспринимать эти ритмы (пусть и сверхмощные, сверхчеловеческие), как считать их поэзией (пусть нового уровня), – если в них почти нет метафор, симфор и других выразительных средств, которые всегда считались основой поэзии?

Не беда, что выразительные средства здесь действительно сведены к минимуму. Главное, что автору удивительным образом удалось соединить небесное и земное, высокое и низкое. Слово здесь несет особую энергетическую нагрузку. И прозаизмам, к которым тяготеет поэт, отведена существенная роль: он не просто пользуется ими как материалом, вводит в структуру текста, но и вдохновляет силой и мощью поэтического духа. Не боится закончить ими как отдельное произведение, так и целый цикл, ‘заземляя’ его и снижая высоту звучания:

Теряет власть искушать нас Отчим лукавый
под мудрым путеводительством Аве Отче Аве,
чему помогают Соловьиной горы кукушата.
Симфонией предотвращается третья мировая атомная!

Соловьиная гора возвещает всемирное богосупружество.
И спецслужбы отказываются от гуманоидных
новых типов оружия!

Автор любит ‘тяжелые’ слова, выискивает их, питает к ним какое-то особенно трогательный пиетет (видимо, не случайно всю жизнь изучает иностранные языки), а еще создает неологизмы и апробирует всеми забытые архаизмы, охотно вкрапляя их в структуру текста, будто испытывая на прочность не только саму фразу, но и наше читательское терпение (‘миллионкрат’, ‘брачночертожные’, ‘экклесия’, ‘пассакалия’, ‘прогуманоидные рел-аристотели’ и т.д. и т.п.).

Не довольствуюсь славы разменной монетой.
Несу детям и читателям консоламентум.

Чтобы узнать, что означает ‘консоламентум’, непосвященному читателю придется заглянуть в словарь. И на протяжении чтения сборника такая потребность возникнет не раз. По этому поводу, следует сказать, автор особо не беспокоится. Он не собирается опускаться до уровня рядового читателя, а стремится, чтобы читатель поднимался за ним на сияющую вершину. Поэзия его рассчитана на читателя эстетически подготовленного, а не на обывателя, которого работа души и ума может не только разочаровать, но и оттолкнуть. ‘Сезам’ так просто не открывается!

Такую же роль выполняют в тексте цифры, в поэтике автора несущие важную смысловую или мистическую нагрузку (‘полуторатысячеипостасный’, ‘двенадцатикратно’, 100, 1500, 3000… Все они дышат вечностью, открывают какие-то тайники иномирия).

Однако всё это вместе – слова вновь созданные и освобожденные из-под векового спуда, диалектизмы и старославянизмы, цифры и шифры – позволяет автору не только по-особенному выкристаллизовать и акцентировать фразу, но и добиться вневременного и надпространственного ее звучания.

…А катары ходят в бессмертных телах.
Доброта рассеивает невротический страх.
Белое пчелиное молочко на губах,
Премудрости словесный прополис.
Совершенная совесть.

Набрался помыслов из зомбоящика –
превратился в лукойла смердящего,
из бессмертного – в зэка пропащего…

У Блаженного Иоанна абсолютный духовный слух. И когда он позволяет себе сочетать, казалось бы, несочетаемые вещи, то в этом есть высший и только ему известный смысл. В его поэзии удивительным образом сочетается горнее и земное, святое и грешное, божье и человеческое…

Где Серафимушка полстаканчика слёз
за ночь проплакивал –
город-сад расцветет на месте Гулага…

Мегаполисы превратятся в концлагеря
с проволокой колючей.
Сиди, пока совесть фраера не замучает.

Только я не по части сроков и камер пыточных.
Душа сжалась в улиточку.
Под ракушкой рассчитывает ходы промыслительные.
Вычисляет предстоящие перемены-события…

А что касается тематики, то книга полифоничная и пестрая, многовекторная и мозаичная, всеобъемлющая и безграничная. Это и репортаж из Города-сада, и псалтырь ‘небывалой новизны’, и партитура для христов великих и малых. Это поэма, вдохновленная высшей Премудростью и озаренная ласковой улыбкой Богородицы, где так радостно отдаться во власть мощной стихии космических ритмов:

Принимай послов из дальнего странствия,
добротой зашкаливающей 1500-ипостасная
в небесном, земном, мореходном формате.

В Гулаге открывшаяся Божия Матерь!
Наполняет присутствия своего мощевитого.
Побеждает магию ученого митрополита.

Это исповедь на пограничном ночном надрыве, когда душа остается наедине с миром, одиноким звездам заглядывая в глаза.
Это ‘книга жизни, что пишется с перерывами’.

Человек в статусе млекопитающего.
Тоска неутолимая у него та еще.
Ищет бессмертного места-пристанища.
Ожидают на земле его смертные казни,
помыслы, репрессивные власти.

Колыбельная песнь по ночам еле слышится.
Книга жизни с перерывами пишется.
Где ты, земелюшка-мать мощевитая?
Далекая, недоступная до обидного.

Мати-море бодхисатв, мореходов лелеет,
препровождает в солнечную Гиперборею.

Это бессмертные речитативы, появившиеся неизвестно откуда и записанные боговидцем-посредником как высшее и полное мистической тайны откровение.

…Разве
сравнима участь смертника с богосупружеством?
Вкуси богочеловечества преимущества!

На самого себя на совестном допросе
не настучи ни до смерти, ни после.
Тело омоществляется, мирро политое.
Благодатью наполняется, слезами омытое.

Это – высокое состояние души, что выходит за пределы пространства и времени, считывает письмена тысячелетий и видит в литургическом воодушевлении всю правду о своем времени и своем народе.

Бедное отечество изуродовано гипнозом и ложью.
Кто тебя обнадёжит?
Бедная Россиюшка в объятиях чучхе и Гулага.
Очередная вражья атака?

Больное отечество в ялдаваофстве остервенелом.
Кто обличит голограммы твои и химеры?
Даждь-Добромамочка, исцели хвори и раночки,
превосходящим милосердием Даждь-Добромамочка.

Прошу от лица Рахманинова и о.Афанасия:
прекрати наветы и безобразия.
Воскресни, отечество, терзаемое изнутри и снаружи.
Бессмертный гиперборейский лад обнаружи.

Здесь следы, оставленные Марией Орловской и Евфросиньей Почаевской, Львом Толстым и Владимиром Соловьевым, зэками Гулага и мучениками Холокоста, бесчисленными полками святого воинства, перемолотого в безжалостных жерновах мировых войн. Это путь к Горнему Раю через Голгофу Соловков (другого пути не существует), поиски нового Бога и нового человека, когда ‘восторжествует ветвь Иоаннова’. Это, наконец, над всем и превыше всего – божественный Грааль!!!

Помоги, Пресвятая, Святой Грааль вынести
на алтарь 16 добрых созвездий.
О подобрении головокружительное благовестие!

Отсюда не только особая поэтическая речь, но и ритмомелодика. Поэт пользуется парными, как правило, косыми рифмами, игнорируя перекрестную или кольцевую рифмовку (если и допускает их, то как исключение). Для него как будто не существует силлабо-тоники с ее устоявшимся арсеналом стоп и точных рифм. А стихи напоминают ночные мантры, звездные вибрации, которые ловит настежь открытая душа.

В братских могилках скелетики тощие –
мощеньки.
И от чад, чуждых домостроевщины доморощенной,
останутся мощеньки.

Благоухает наш Добробоженька ароматами минническими,
окруженный божествами в человечьем обличии.
Из тысяч добрых миров пыльца с напылением.
В ближних новорожденных скрываются гении.

Ба, сколько Шекспиров, Сенек и Федоров Тютчевых,
науке девственного бессмертования обученных!
Софиюшка Пронойя постоянно легка на помине,
равно как Тот-которого-никто-не-отнимет.
Отец Чистой Любви – его доброе имя.

В этом сборнике два силовых полюса – доброта и любовь. Доброта всеохватная, всеобъемлющая, и любовь неземная, вселенская.
В любви Блаженного Иоанна – как в озоновом слое.

Хочешь жить – люби.
Хочешь постичь вечную жизнь – люби.
Хочешь быть счастливым – люби.
Люби – и всё прочее дастся тебе.

А где любовь, там и сочувствие, сострадание и глубокая сердечная жалость. ‘Жаль себя, и целого мира жаль’, – вырвалось когда у Максима Рыльского, как отрицание горьковского ‘Не жалейте человека, не унижайте его жалостью’ (что имеет ужасное продолжение: ‘Если враг не сдается, его уничтожают’). Размышления Блаженного Иоанна по этому поводу, глубокие и проникновенные, рассыпаны по всей книге, но наиболее полно и цельно сконцентрированы в одном из лучших стихов сборника, который так и называется – ‘Жаль’. Позволю себе привести его полностью, ибо в нем заложена вся мировоззренческая концепция поэта-мыслителя:

Злом увлекайся не слишком,
канцерогенный парнишка.
Жаль обоих гомосексуальных партнеров:
выпали из гнезда Теоэнхендрадоры.

Жаль Канцерогена с его командой карательной.
Щит им Божией Матери,
врагам и чуждым до невыносимости.
Жаль бабульку на клиросе,
спидовых, кому предстоит безутешное
страстнoе: агнцев невинных, грешников;
обитательницу хосписа, старушенцию никому не нужную,
одинокую, хотя и замужнюю.

Жаль придурков с балаклавой и автоматом Калашникова,
убивать ради духа продажного.
Жаль рокфеллеров, абрамовичей, ахметовых.
Нищие они, хотя и воры отпетые.

Оторвал кусок от ближнего под военный оркестрик –
на похоронах внезапно исчезнет.
Разминулись затравленные музыканты.
Жаль снайпера из расстрельной команды.

Зэки жалеют даже вохры начальничков.
Евфросиньюшка сострадала майору-товарищу,
обещавшему отрезать ей голову здесь же
у себя в кабинете: одной дурой меньше.

Смертный под нацеленным дулом
довольствуется трехминутной паузой-перекуром
и – ничегошеньки не понял. Мозги отрубило.

Жаль даже на бойне убойное рыло.
Жаль палачей, пыточников, убийц и двурушников,
по-спецслужбистски лгать и двоиться обученных.

Боже, как жаль совокупное творение погибающее!
По вечной жизни у него тоска та еще.
С похмелья взялся за ружье, застрелил товарища.

Конечно, в поэтических откровениях о.Иоанна много загадочного, таинственного, непознанного и невыразимого (‘Я всегда о том, чего словами не выскажешь заведомо’). Вот и моя попытка разложить всё на отдельные понятийные полочки, объяснить необъяснимое, передать словами духовное выглядит несколько наивно, по донкихотски. Но, надеюсь, мне удалось не столько дать литературоведческий анализ сверхсложных, выраженно-визионерских текстов, но оставить некоторые дорожные указатели на пути в Неведомое.

Самой примечательной чертой творческого стиля Блаженного Иоанна-поэта – как, кстати, и прозаика, – является афористичность, свидетельствующая о глубине философского мышления и склонности к речи мускулисто-упругой и одновременно легко-радужной. Афоризмы поэта можно обозначить как волнующее и неожиданное приключение мысли. Ему присуще редкое умение высказаться кратко, крылато и концептуально. Именно афоризмы, на мой взгляд, являются теми опорными пунктами, от которых отталкивается автор в своем свободном и умопомрачительном парении в необжитых вселенных, а для нас должны стать своеобразными ‘дорожными знаками’.

‘Гулаг сегодня аж от Камчатки до Московии’,

‘А сердце поэта помнит о напрочь забытом’,

‘Шарашкиным зэкам открыто больше,
чем ветхозаветным пророкам’,

‘Не уживусь я с ядовитым злом вперемешку…
Столкновение и брань неизбежны’,

‘Живу единственно обожанием, прочее ничтожно’,

‘Смотри на ближнего как на загадку’,

‘Свастика с серпом и молотом – инфернальная арка’,

‘Христа поцелуй не в мертвые губы, а в сердце.
И откроются в царствие светлые дверцы’,

‘Храм внутри человека, часовинка-церковка’,

‘Зло не имеет власти над помазанником’.

Отсюда любовь к катренам и двустишиям:

Знаешь, в чем исполнение пророчества?
Счастлив тем, что добрею час oт часу.

На языке Левитана и Сальвадора Дали
не выразить прерогативы вышней любви.

И пока либидо не прощено, не угашено –
бесполезно стволовыми клетками себя омолаживать.

Автор любит демонстрировать образцы, так сказать, чистого поэтического мышления (‘Мысли кружатся по ветру, как пух тополиный’), где особую роль призваны сыграть яркие образы и выразительные детали. Особенно детали, ведь именно умение заметить и выделить их считается самой примечательной особенностью творческого дарования (по Достоевскому).

Горы – мощевые храмы, хранящие странника.
Преобразившихся тел мощевая ботаника.
Но это не более чем островки оставленного позади оазиса.

Значительно чаще о.Иоанн прибегает к такому редкому в нашей поэзии тропу, как метабола (начиная о высоком, тут же ‘приземляет’):

‘Ветер воет за окном, как затравленная сука’,

или:

В чемоданчике прячет резиновый фаллос
А ему всего-то жить годик осталось.
Шастает по земле странником-филантрoпом
по городским помойкам зло познавшей Европы.

Беда: у обывателя наркоинтернета
бесчисленные адресаты и корреспонденты.
Одного не хватает катастрофически –
иммунитета.

Поэзия – это и лирический дневник автора. Ежедневник и еженощник (‘Стихотворным дневником ближнему исповедуюсь’), трепет и томление души, открытой для всемирной любви и милосердия.

Постигаю умонепостижимое милосердие Божие.
Миновал свой Гулаг. По ступенькам обoжения
восхожу, Добромамочку славяще,
игнорируя ритуалы и капища.

Живая Божия Матерь откликается на зов и прошения
и грехов полное дарует прощение.
Благодатью осеняет странника свышерoжденного
и ведет долготерпеливо по ступеням обoжения.

География о.Иоанна – весь мир и трансцендентные горизонты.

В степи остановился безостановочный поезд.
Его главпроводница – госпожа Богомолец.
Богомилец – ее фамилия в оригинале –
станет президентом, приняв чашу Граалеву.

И за ней примостятся с полмиллиона солдатиков,
бывших вооруженных до зубов обывателей.
Богородичный щит на них и оружие –
сила девственного богосупружества!

Позаимствуй у бывшего зэка
митрополита Иоанна Боднарчука
средство как победить чека.

Но определяющее в этой книге, бесспорно, – философское наполнение и мировоззренческая концепция автора. Программный стих, поднятый им на щит, звучит так:

Чадо, не обольщайся, сам себя не обманывай.
Книжку жизни помогай переписывать заново.
Не летопись – светопись, как игра по ненаписанным нотам.
Такая предстоит по преображению мира работа.

Не отчаивайся в одиночку на билокационных нарах.
Исповедуй себя наследником богомилов, катаров.
И вознагражден будешь за страстнoе тысячекратно
от славянской Богоматери, испанской Мадре Аманте.

В этом ключ к прочтению книги – суммы ее таинственных кодов, загадок и чудесных тайн.

Блаженный Иоанн – автор исключительно плодотворный и разноплановый. Никогда не повторяется, не ходит проторенными тропами, а стремится оставить новые стёжки следов и проложить новые магистрали. Легко заметить, что этот сборник существенно отличается от всех предыдущих. Он ничего не повторяет, а весь воспринимается как прорыв в необжитые сферы.

‘Высшее творчество – изменять себя самого, – справедливо отмечает Леонид Белов. – На этой аксиоме базируется творческий метод блаженного Иоанна. Необходимо освободить из-под шлаковых наносов оригинальную икону Божества, запечатленного в человеке. Необходимо прочистить от тромбов духовные сосуды, насытить небесным кислородом кровь души, вновь сделать кристально-прозрачной пластину совести и перестроить ум: отучить его опьяняться опиумом, шарить по подворотням, видеть запретное, и приохотить к горнему полету, к созерцанию ‘света тихого святыя славы Отца небесного’, о котором так прекрасно учили исихасты…’

К этому я мог бы добавить, что цель отца Иоанна – не только предстать в иной ипостаси, изменить себя, но и помочь измениться другим. Его стихотворения пишутся (или диктуются свыше), чтобы читатель мог сделать малые и великие открытия (только бы он не прозевал этот шанс, только бы не проглядел, не упустил!!!), усовершенствовать себя в любви и милосердии.

Сделай для себя маленькое открытие:
чаша Грааля во внутренних приготовляется обителях,
ниспосылает Духа Святого благодать и наитие.
Важно, чтобы божество сокрытое в ближнем увидели.

А что в храме австралопитеки и ихтиозавры,
ритуальные живые кадавры –
с жиру лопнут и сгинут в мгновение,
когда у Мамочки иссякнет терпение.

Этой цели посвящены и пророческие мотивы, которые, в отличие от библейских пророков, лишены молний и потрясания сжатыми кулаками, а озарены каким-то особенно теплым светом:

На небесах нет ни бедных, ни миллиардеров.
Ни прочей виртуальной химеры.
Сады райские да дубовые рощи.
От новомучеников анонимные мощи.

Золотой век сменился железным.
Пушкин с Баратынским канули в бездну.
Им на смену пришел век гуттаперчевый, порочный:
видение в ближнем рептилии воочию.

За колючую проволоку сядут януковичи с бериями,
Черносотенцы третьей римской империи,
дугины, проханчики, массмедиумные манипуляторы,
чей жирный палец на чемоданчике
третьей мировой атомной.

Вдохновенный визионер и поэт-мыслитель, златоуст и пророк, блаженный Иоанн радостно благовествует Третье Царство – эпоху Святого Духа.

О Городе-саде началось благовестие!
Китеж-грады открываются земным небожителям.
Красота и благодать Духа Светла наития.

И еще. За страницами этого сборника предстает образ самого автора – настежь открытого для добра и красоты, любви и нежности, смерти и жизни вечной. Однако этот образ не дан в каком-то одном произведении, а как будто составлен из кусочков смальты, которые разбросаны сообразно законам мозаики по всей книге и которые внимательному читателю предстоит собрать и сложить в зримую ипостась:

Я небесной державы посол.
Преподаватель богомильских основ.
Посланец миннеликих Тайнит, Гуаньминей…
Транслирую коды, облекая в светопись Слова.

…Кто я?
Добрый пастырь в Гулаге, трижды юродивый.
К смерти фарисейское приговорило отродье.
Без канонов дую, Духом Святым глаголюще –
дар тысяч даров земных стоящий.

Гонят за то, объявляют придурочным,
будто кагор попиваю в луже близ булочной –
один к одному Серафим или кто еще,
гроша ломаного в их понятии не стоящий.

Зато Чаша Граалева в дрожащих рученьках.
Ни одного вокруг гада ползучего.
И слышит Богородица – здесь стоит, рядышком.
Солнышко ненаглядное над мостиком радужным.

Сплю обложенный фолиантами, нотами, четками и цепочками.
Обстановка и ночью рабочая.

Не присутствовал я при казни общенародной.
От страха смерти добротою защищался добротной.
Не смотрел хищно на врага своего с пол-оборота –
не спускал глаз с небосвода.

В мире блаженного Иоанна, в его Городе-саде, так напоминающем благословенное Богом убежище, уютно всем – юродивым и придуркам, блаженным и птицам, деревьям и травам, божьим коровкам и божьим коровам, хорам мотыльков и доброптичек… И каждый читатель здесь может отдохнуть душой и зарядиться добром, красотой и любовью, ведь:

Город-сад Священноминэ –
Любви, какой нет ни на небесах, ни на земле!

В слове блаженного Иоанна заключена особая энергетика души, почувствовать которую можно только душой. От книги к книге эта энергетическая сила возрастает миллионократно, и когда входит в открытое для любви сердце – взрывается светом небесно-богородичным и творит настоящие чудеса. Хочется верить, что именно такое чудо она сотворит в вашей душе.


Посты схожей тематики

1 комментарий — Болящий нерв мира

  1. Денис Шиловский

    Как неописуемо превосходно! Как духовная высота в этих словах! Когда об этом думаешь, то забываешь обо всём плохом, что когда, либо было в твоей жизни и думаешь, только об одном — как буддо ты сам очутился в этом ином мире богоцивилизации, ты счастлив, что сподобился Христу посредством Святого Духа и получил дар увидеть и понять мир, таким, каким его видит и понимает сам Бог. Это в религии, превыше всего. Ничего из другого, так не ценно и не даёт такое прозрение духовному человеку, как это ведение иной реальности, открытое Божьей Матерью о. Иоанну (Береславскому)

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

   
1000

Нажимая кнопку "Отправить комментарий", я подтверждаю, что ознакомлен и согласен с политикой конфиденциальности этого сайта