Человек больший себя самого
Человек больший себя самого
В какую воронку его занесло?
Вот он первопроходец стойкий
обитает близ трущобной помойки
Иванов с псевдонимом Перпетуза,
самим собой не узнанный.
Вот он дистантен родовой программе,
ядовитые частицы из легких исторгает.
Вот он тусуется среди сверстников,
Суицидной тоски городских благовестников.
Вот его отшатнуло дежурным цунами
Куда-то на Остров Любовных Стенаний,
Вот замотало в очередную воронку,
Закрутило в колдовскую воронью слободку.
Прекрасный ангел, донельзя замороченный,
Непорочный, непятнаемый, порченный,
Юродивый иерархии таинственной,
Страница из книги еще ненаписанной.
Небесный автор о нем знает заранее
И любит его еще больше в изгнании.
В зонах земных, в пустынях с колючками
Ошивается странник, ничему не обученный.
Чем ниже он падает, тем чище и лучше
Восстанет однажды, четырежды перебесится,
Пока не взойдет по таинственной лестнице.
Одиночество высыпало как сыпь
Одиночество высыпало как сыпь –
Меня приголубь, приулыбь…
Мается душа во мраке кромешном,
Влюбляется абсолютно умопомешанно…
Одиночество, одиночество
Жить не хочется –
Запредельное одиночество.
Голова заморочена,
Лукавого тюремное зодчество –
Одиночество.
Отчего среди мечетей, храмов и синагог
Человек так одинок?
И не вызволит его на свободу ни Христос, ни Моисей,
Ни Мухаммед?
Вечно он чем-то занят.
А по городу снуют случайные тени,
Ими правит злу наученный гений,
И на глазах совершаются мегаполисные метамарфозы
По превращению человека в окурок от папиросы.
По ночам терзает темная страсть,
Поскорей-ка на печку залазь,
Головы не высунь – откусит дракон её, мальчик,
Сиди себе тихо свернувшись в калачик.
Избавит ли от одиночества беспробудного
Тот-которого-нет, Христос или Будда?
Музыка мысли стирается, не успев записаться
И на месте вчерашней тусовки – ночная прострация.
Не достучаться до врача в медизоляторе
Самые счастливые на земле – бесноватые,
Безумцы прорываются через усредненное гетто.
Одиночество – это
Свечи погашены и гнетет изнутри
Пальцев механическая тарабарщина,
Запредельная пустота нелюбви.
Рассейся, серое облако
Как мел стирают с доски,
Пыль с этажерок и окон –
Сотри; совершенной чистоты
жажду в сферах высоких.
Как моль в платяном шкафу –
Помыслы, сны наяву,
Сердце оплыло коростой –
запечатанный доступ
к таинственному ближнему –
в упор не вижу его,
распечатай окна и дверцы
духовного сердца.
Рассейся, серое облако
Козлоногой похоти.
Как горный ручей в замке Христа –
чистота,
144 восторженных кабальеро –
Против похотливой химеры.
144 жены-мироносицы
В замок Вечного Девства возносятся.
Отбеливается кость перламутровая
В очищенном внутреннем,
Свеча зажигается в легких
Медитаций высоких.
Ум сосредоточен и замкнут,
В солнечных далях
Блаженно в воздушных замках
Святого Грааля.
Да здесь как бы по матушке ни крыл
Этот мир, как загаженный сортир,
На дверцах кабинок нарисованный кумир.
Не достучаться здесь ни до кого,
Ни дальнего, ни ближнего,
Отчаявшись по записям читать,
Чужие объявления листать
И сонно вперив око в телевизор
Сетовать на идиотизм и дороговизну.
Да здесь как бы по матушке ни крыл –
Сказал и след простыл.
Клозет Ин’яза расписан донельзя –
Уйти до ближнего страничку донеся
С записью: «жажду… откровенничаю, жду;
До встречи в Ботаническом саду».
Как стерлись старые страницы
И краска сошла с потрепанных скамеек,
Никто здесь ничего не смеет –
Здесь всяк друг-друга сторонится.
На равнодушных и заплывших лицах
Тоска по бытовому дележу.
Ну кто я, ну кого я удержу,
Отчаявшись по записям читать
И до последнего надеяться и ждать.
На Сретенке медизолятор,
Хозяин бара – мелкий узурпатор
И в легких свечи не горят,
Так холодно при минус 50.
И как транзитный неожиданный уход,
Как вместо лифта лестничный пролет –
Надежда, просветление и опять
Надеяться невесть на что и ждать.
От городских химер навязчиво тошнит,
Устал я «делать вид»
И проходить насквозь рекламные леса
Что можно и чего нельзя.
Не нужен мне ни секс, ни казино
Мне маски опротивели давно.
Гори свеча, не гасни никогда.
На книжных полках пыль и пустота.