Блаженный Иоанн – выдающаяся личность, предстающая перед нами в различных ипостасях, как то: отец – пастырь – избранник Божий – писатель – проповедник – молитвенник – пророк – исповедник – собеседник – издатель…
При жизни он написал и издал более пятисот книг. Поражает уже сама цифра. Но не только. Содержание поражает не меньше. Книги блаженного Иоанна мистерийны, считаны с небес и продиктованы Высшей Силой. Об этом он говорит так: ‘Я ничего не пишу, – диктую… списываю сверху. Мне диктуют, и я диктую…’.
Почему именно афоризмы?
Прежде всего потому, что они самый легкий и самый доступный ключ к пониманию сложной мировоззренческой теории автора. Придет время (не может не прийти!), когда будут изданы по-украински фундаментальные труды Блаженного Иоанна. Но заглянем в этот манящий и прекрасный мир через окошко максим и отомкнем дверь ключом избранных сентенций.
Афоризм – вершина литературного совершенства. В нем все: глубина и приключение мысли, интересное обобщение, безграничные особенности языка… У большинства маститых писателей удачный афоризм, который сам по себе открывает неохватные горизонты и может существовать как воплощение абсолютной формы – изрядная редкость. У блаженного Иоанна речь удивительно афористична. Он рассыпает краткие обобщения и взрывные строки, что называется, целыми пригоршнями.
Большинство афоризмов, собранных и тематически структурированных в этой книге, взяты из ‘Дневников’ писателя, изданных на сегодня в четырех томах общим количеством более 4 тысяч страниц (!).
Питаю надежду, что в свою очередь эти дневники также вскоре будут переведены на украинский язык, поэтому позволю себе сказать о них шире.
Едва ли не двадцать лет назад я высказал мнение, что в грядущем тысячелетии будут в литературе доминировать мемуарные жанры и прежде всего дневники. К такому выводу побудили более чем очевидны тенденции: беллетристика исчерпывает себя, жанр романа ветшает, и вообще интерес к постмодернистской литературе, которая захватила господствующие позиции, катастрофически падает.
Спасти ситуацию, по крайней мере выровнять ее, может только тот жанр, который возникает из фундаментальных основ – правды и исповедальности.
Так думалось мне тогда, таково мое убеждение и сегодня. И я позволил себе бросить пророческое лозунг или скорее предположение: грядет эра дневников! И еще записались тогда в записной книжке: ‘Повторяю как заклинание: не должно быть ничего интереснее от внутреннего мира человека. Все преломляется сквозь душу, все проходит сквозь нее, поэтому дневники вершинный жанр литературы. Жанр прошлого и будущего’.
Изменилось ли что-нибудь за эти два десятилетия, сбывается это предположение? Еще до недавнего времени мне думалось, что нет, или слишком вяло. Но появление четырех томов Блаженного Иоанна меняет ситуацию если не кардинально, то существенно. Это издание не просто знаковое и этапное для нашего времени – это эпохальное издание! Но об этом чуть позже. А пока что о дневниках целом.
Были времена, когда читательский интерес к дневникам ощутимо рос, была даже мода на них, скажем, в эпоху сентиментализма и романтизма, и дневники вели не только профессиональные литераторы, но и рядовые люди. Но дневников, которые бы имели неоспоримую художественную ценность, а не просто историческую, богатую достоверными деталями (дневники Гийома Боплана, Даниела Крмана и др.), всегда было маловато. Почему?
Потому что художники не обращали внимания на форму выражения, в основном фиксировали свои ‘дни и труды’, не утруждали себя новаторскими поисками, и получалось что-то вроде ‘бухгалтерских отчетов’.
Как по мне, настоящая добротная дневниковая проза появилась только в ХІХ столетии и связана прежде всего с именами французов Жюля Ренара и братьев Гонкуров (изданы в 28-ми томах). Затем на новую ступень ее вознесли поляк Витольд Гомбрович (оставил три тома), россиянин Михаил Пришвин (30 томов), немец Макс Фриш, творчество которого выросло из дневников. Удачно экспериментировали с дневниковой формой Генри Д. Торо, Стендаль и особенно Василий Розанов. Список можно продолжить.
Неоспоримую ценность имеют дневники классиков литературы, которые хоть и не изумляют подчас экспериментальными находками, но поражают глубиной мысли и художественным воспроизведением событий и человеческих характеров. Таковы дневники Вальтера Скотта, Льва Толстого (4 тома), Александра Блока, Елены Булгаковой, Евгения Шварца, Франко Арминио, Юрия Нагибина… Реестр при желании можно растянуть на несколько страниц.
Отдельно хочется сказать об украинской литературе. После ‘Журнала’ Т.Шевченко дневники приобрели статус полноценного литературного жанра. И редко кто из талантливых художников, тех, которых называем хрестоматийными авторами, не обращался к ним. Но, к сожалению, не все литературные ‘диариусы’ дошли до нашего времени: одни погибли в пожарах мировых войн, страшным смерчем прокатившихся над Украиной, другие уничтожили сами авторы, когда над ними нависала угроза ареста польскими или большевистскими властями, третьи исчезли в сейфах НКВД и КГБ…
И все же ценным достоянием считаются дневниковые записи Панаса Мирного, Владимира Винниченко (5 основательных томов), Евгения Чикаленко, Александра Довженко, Аркадия Любченко, Павла Тычины, Остапа Вишни, Юрия Смолича, Олеся Гончара (3 тома), Докии Гуменной (более тысячи еще не опубликованных страниц), Ивана Чендея (еще не изданы отдельным томом)…
Развитие дневниковой прозы в наше время связано с именами Юрка Гудзя, Людмилы Литвинчук, Василия Захарченко, Владимира Брюггена, Оксаны Смолы, Владимира Базилевского, Дмитрия Нитченко-Чуба, Владимира Бровченко, Евгения Барана… Еще хочется назвать ‘С полочек памяти’ М.Медуницы, ‘Дивосвит’ и ‘Дорогами судьбы’ Владимира Бойчука, ‘Луговеи’ Григория Бондаря, ‘На то оно и сердце…’ Ольги Яворской. К тому же ряду относятся лирическая проза Ивана Захарченко, Евгения Шморгуна, Василия Гея, Владимира Бровченко.
Но вернемся к дневникам блаженного Иоанна. На мой взгляд, они ближе всего стоят к дневникам Иоанна Кронштадтского, которые сегодня стали достоянием более широкого читательского круга. Но духовные записи Кронштадтского мало структурированы, невероятно хаотичны и стихийны. Чтобы найти философскую или художественную жемчужину, приходится перелопачивать много словесной руды.
Не то у блаженного Иоанна, где записи хорошо структурированы, композиционно огранены, а лишнее беспощадно отсечено.
Их красота и сила, новизна и новаторство – в визионерском постижении непознанного, смелом прорыве в горняя, которое, конечно, открывается смертному человеку из высшей Господней воли. И кроме того они свидетельствуют новый этап в становлении души как отдельного человека, так и человеческого общества в целом. А параллельно – это новый этап развития дневниковой прозы.
Объяснить логическими аргументами и цитатами это утверждение можно, но лучше всего положиться на ощущения души, поскольку дневники остаются наиболее таинственным и мистическим жанром.
Главное, что должен передавать дневник – настроение. Он разный в разные минуты жизни. Но именно он заставляет человека хвататься за перо, ищет выхода в слове. Неутомимые ‘дневникари’ мало обращают внимания на стилистику, поэтому их свитки остаются пестрыми и разноплановыми. Но у блаженного Иоанна каждое слово не просто на месте, не только выношено и выстрадано, а послано с неба. У него нет неважных или лишних описаний, чрезмерно растянутых пассажей или небрежных фраз. Его стилистика отшлифована, отточенная фраза сжата до невероятной плотности и потому болезненная и детонирующая.
Его речь пересыпана редко используемыми, часто архаичными словами, но именно они позволяют создать особую атмосферу, к которой больше всего подходит определение ‘литургичность’. Автор счастливо избегает голой констатации фактов, перечня незначительных событий, а разрозненные записи, как разноцветная смальта, создают удивительную и прекрасную мозаику. Эти дневники можно читать с любой страницы без всякого ущерба для восприятия текста (по крайней мере, так делаю я и советую другим), и это кажется мне невероятно созвучным нашему летучему времени: читатель успевает прочитать и осмыслить отдельный фрагмент между двумя остановками метро.
Форма для автора – не только форма, то есть не только сосуд, который он наполняет определенным напитком. Она так же важна для него, как и сам напиток. Уже одно графическое размещение строк вызывает у него учащенное сердцебиение. Убежден, что сокрытая, непроявленная сила этой прозы со временем будет набирать все новые качества, как хорошее вино.
Блаженный Иоанн не только глубокий, мудрый и исключительно лирический прозаик. Он пишет, как дышит, без малейшей принужденности. В каждой фразе, даже в каждом слове чувствуется бессмертное свет его души и мессианистического избранничества.
Но не все здесь замыкается только на уровне слова. Если автор пишет со слезой – заплачет и читатель, если улыбается – улыбнется и он. Эмоции, настроение, чувства каким-то странным образом смыкаются между словами и между строками, и как невидимый ток перебегают от автора к читателю.
Ему чужды сухость, голая дидактика и академическая спесь, которой так грешат современные миссионеры, новейшие теологи и ярые проповедники. Все у него замешано на сковородинской простоте и ясности, где сложное не нужно, а нужное не сложно.
Он пишет доступно и вдохновенно, просто и честно, без каких-либо туманных аллегорий и хитроумных кодов. Пробует разобраться в событиях и характерных явлениях, не чурается путевых заметок, но при том неизменно открывает мистическую завесу трансцендентного, распевая осанну всевышней любви.
Эти дневниковые записи должны также сказать нам: если хочешь хоть что-то понять в этом мире и приблизиться к логике Бога, то должен заглянуть в свою душу, положиться на собственный опыт и проанализировать свои чувства, страдания и радости. И это поможет тебе лучше понять и полюбить душу ближнего, наполнить ее светом жертвенной преданности (‘Ночью размываются лица ближних и становятся чудесными’).
Именно любовь (‘потрясения небесной добротой’) – это тот краеугольный камень, на котором держится вся мировоззренческая концепция блаженного Иоанна. Любовь неописуемая, безграничная, всепоглощающая, которой еще не знает мир.
Дневники блаженного Иоанна это также переход в другие измерения, вознесение в Царство Божье, отметки на пути к спасению вечной души. Придет время, когда его будут читать массово, хотя сегодня он еще остается автором для избранного круга людей – тех, у кого есть, так сказать, соответствующая духовная и эстетическая подготовка.
Блаженный Иоанн переливает в дневник каждый свой шаг, каждую мысль, каждое счастливое озарение, а еще боли, сомнения и поиски. И так маняще и радостно идти за ним на этом непростом пути возрастания к Абсолюту.
И еще такая мысль.
Рембрандт оставил почти сотню автопортретов.
И каждый талантливый художник от Дюрера до Шевченко – десятки.
Автопортрет писателя – это дневник. Дневник блаженного Иоанна – автопортрет его души. Большой и многогранной, избранной Богом для особой миссии. Но здесь также его жизненная позиция, преданность идеалам правды, добра и свободы, несокрушимость духа, пламенная любовь к Небесному Отцу и цивилизации, освобожденной от скверны и сатанинского наваждения.