Соловецкая голгофа
Первая Голгофа, Иерусалимская, открыла врата церкви Христовой.
Вторая, Соловецкая, открывает двери третьего тысячелетия, возвещает эпоху Святого Духа, тысячелетнее Царство Христа.
Бараки и сараи в двадцатых годах вохровское начальство считало роскошью. Зэки жили в валунах… Над кем безмолвный становился ангел, тот выживал. Выжить могли только те, с кем Бог.
Били без причины. Никто не боялся побоев и даже не избегал.
Сколько безвестных полегло на болотах! Кругом непроходимые болота, ходят по настилу. Один с опухшими ногами забудется, упадет, и несколько десятков увлечет за собой…
Считалось правилом: в чем приехал заключенный, в том пусть и ходит. А чтобы давали на смену одежду – едва ли доживет. Умрет – снимут с него родную рубаху и нагого бросят в ров. Одежду конфискуют, и на склад.
Уже на второй год без помощи свыше нельзя было шагу ступить. Атеисты вымирали как мухи. Не выдерживали ни скорбей, ни условий жизни. Не хватало им и терпения. Христиане, выжив, превращались в смиренных агнцев и достигали высших ступеней безмолвия среди страданий, адских побоев и уничижений.
Чем занимались? Валили лес. Пускали плоты по Белому морю. Стоял на них народ сутками. Умерших не считали. Многие умирали от укусов комаров, гнусов. И горячка, недоедание…
‘Зэк хуже скота, а охранник хуже зверя’ (правило). Если вохровец выпьет, будет бить всех подряд. Господи, помилуй! Владыка, не приведи…
Общения никакого не допускалось. Процветало доносительство и подстрекательство. Пообещает начальник, как собаке, кусок хлеба – и заложит. Выведут на разговор, кто-то поделится болью… Наутро его уже нет.
Отдельного места для расстрела не было. Секирная гора, откуда спускали связанных по ста деревянным ступенькам, – уже поздняя выдумка изощренных садистов. Расстреливали где угодно, на месте. Никто не считал ни живых, ни умерших.
Болели, умирали. Никаких лекарств: надежда на Господа. Дрожь по телу пробегала и от дома пыток в три этажа. Называли его между собой ‘гастроном’. Кого в ‘гастроном’ уводили, тот не возвращался. Зловещий ‘гастроном’… От доносившихся криков под пытками тряслись руки. Но уже и к крикам привыкали, как к какой-то иной речи. И люди превращались в полутеней-полуангелов.
Господь открывает, какие жуткие пытки были в ‘гастрономе’. Буквально вытряхивали душу и заставляли лишиться разума. Стремились превратить ее в тупой, послушный, затравленный страхом скот, после чего беспощадно добивали. Наносили удар, потом окатывали водой и смотрели в глаза. Если видели какой-то признак сознания, чего-то человеческого или усовещения, избивали до потери памяти. Особенно безжалостно били тех, в ком говорила совесть Божия, кто не сдавался до последнего. Такие сподоблялись нетленных останков.
И кругом болота, болота… Гасят звук, гасят стон. И создают сферу молчания особого. Заговорит оно однажды.
Во время отлива в Вегеракше открывались огромные морские ворота. До середины моря можно было дойти пешком. Тысячи шли за рыбой, с голыми руками и сеткой. Большинство не успевало вернуться. Вода прибывала буквально за секунды, и тысячами уносило в море.
Вся земля и вода в трупах умерших. Сколько погасло светлых умов! Что пережили тогда гении, профессора, поэты, инженеры…
Кто-то охранял? Ангелы. Без них было не выжить. Кто попадал в сферу Соловецкого безмолвия, оставался в живых. Кого небесные охранники берегли, вохровцы не трогали.
Конвой был приучен к жестокости днем и ночью. Вся земля усеяна костями… На работы выводили, как скот: конвоиры справа и слева. Чуть что – били по затылку прикладами. Если падали, могли добить одним ударом.
Как и на ‘большой земле’ во времена сталинщины, жили по строгому расписанию, по часам. Подъем секунда в секунду. Баланда – и гонят на трудовые работы. По скольку работали? По усмотрению охранника: никаких правил. Как Господь определит. Приучались видеть волю Божию во всем. Вохровцы менялись, а работать могли заставить и круглосуточно.
Упал – отнесут и забудут. Уже и кричать сил не было. Зловещее блаженное молчание водворялось – литургия Соловков.
Столовая была длиной чуть ли не в полверсты. По команде садились. Металлические миски с ложками. Охранники прохаживаются между рядами, смотрят, чтобы не разговаривали друг с другом.
Кто приезжал и кого земля принимала и благословляли воздухи соловецкие, выживал и в этих условиях. И получал то, чего в миру за десятилетия не обрел бы. Чаша облегчалась терпением и скорбями. И лик просветлялся час от часу.
Расстрел – что! Избивали до смерти и оставляли лежать, не давая пить.
Если заключенные распознавали у себя стукача, убивали его.
Знали ли в Москве о Соловках? Знали. Но тяжелый страх сковал тогда миллионы.
Круглосуточно крики, пытки… К воплям привыкали и слушали их отупело, как музыку по радио.
По части пыток Соловки держали первенство в мире. И опытные красные вохровцы позднее наставляли мастеров гестапо и Освенцима.
В скале заключенные выбивали камеру. Наказание называлось ‘холодная’. Прямоугольная комната в полметра шириной, чтобы едва протиснуться, сесть на стуле. За жертвой закрывалась тяжелая металлическая дверь. Вохровец запирал ее на ключ и уходил. Часто забывал. Двинуться ни направо, ни налево было некуда. Сырость, вода, мыши, крысы, птицы… Не давали пить. Адская камера. Часто охранник, сменившись, забывал сказать о заключенном. Крики постепенно стихали… А следующий вохровец, пьяный, забывал открыть дверь.
Удалось ли передать атмосферу тихого смиренного безмолвия? С нею ложились спать… Выжившие достигали старческого мира. Мир нестяжательный достигался не иосифлянской молитвой и не псалтырным дудением, а вохровской дубиной и посвящением в тайну Церкви истинной.
Лучше было не засвечиваться. Монахов (во искупление греховной чаши) посылали на самые тяжкие работы. Осушать болота. Тесать камни в скалах. Озверевший от пьянки конвоир злым духом чуял монаха и первым его избирал в жертву. Здесь же и расправлялись. Останавливали работы. Выстраивали в ряд десятерых и заставляли избивать. Кто бил слабо, того самого делали жертвой.
Тяжело ходить по земле соловецкой. Верующим выдавали деревянные колодки с сыровиной (род брезента). Каждый шаг гулко отдавался в спинном мозгу, а при опухших от гнусов ногах давался с трудом. Ноги еле передвигали.
Тысячами умирали, тысячами приезжали. Так работала Соловецкая адская машина, а над нею – ангельская богадельня. Сколько мучеников приходило на Соловки, сколько юродивых посещали своих соловецких братьев!
Были случаи, воскресали из мертвых, вставали из братских могил, возвращались на нары и (как бы) спокойно отдыхали, пока конвоир не разбудит ударом приклада по голове.
Могли и мертвых воскрешать, когда с кистями и коробами с маслами в руках по воздуху ходили мы, отпевая небесным чином умерших. Но им было бы непосильно. Никто из них не хотел бы воскреснуть для продолжения медленной казни соловецкой.
Относились мы духом не только в болота, ущелья и могилы соловецкие, но и в моря, и в материки. Ступали на землю, исцеляли болящих, укрепляли в вере.
Небесный Иерусалим над Соловками
Не состоялся III Рим. Пала имперская держава. Отверг дух отцов наших Византию. Зато объявлена Святая Русь вторым Иерусалимом и второй Голгофой! Сам Господь приходил в мистическом теле к мученице-церкви, страдал в отцах наших, умер и воскрес, и живет ныне в сыновьях.
Урки, сокамерники, Божьи души, говорили как евангельский разбойник: ‘Мы, понятно, страдаем за грехи. А ты за что попал на Соловки?’ Ничем не покоришь их, кроме слез, – ни Евангелием, ни молитвою, ни проповедью. Отвечают: ‘Слышали мы такое’. И еще больше ожесточаются. А против слез устоять не могут. Внутренности их как ножом вспарываются. И сами рыдать начинают. А когда зэки плачут, устоять невозможно.
Среди уголовных были призванные души. Любовь принимали и обращались. Трудно было вызвать их на искренность. Но если начинали каяться, рыдали, как старцы великие.
Слепли тысячи… Вываливались внутренности, вытекали глаза… Ходили как привидения. Не узнавали друг друга, не разбирали, кто перед ними. Уже и по имени не называли, номера даже разобрать не могли. Кто на номер не откликался, добивали… Были такие, с отмороженными руками и ногами, что с отчаяния ложились под тачки. А по ночам я слышал глухие стоны утонувших в болоте и отвратительные голоса хохочущих кикимор, бесов.
Со дна Белого моря подняли мы (в духе) несколько тысяч несчастных жертв, захлебнувшихся водой при быстром приливе. Омыли их, облекли, отпели и похоронили.
Была трава дурная, на вкус горькая и притягательная для смертельно голодных. Наедались ее, сходили с ума – и пристреливали их, как бешеных собак.
И гул над Соловками стоял такой: ‘Ммм-м-м!.. о-о-о!.. Ммм-м-м!..’ Круглосуточный гул! Звенело в ушах. Оглохшим было легче, чем слышащим.
На третий год уже и избиений не боялись. Страх пропадал, ничего не боялись вообще. Смотрели в глаза смерти бесстрашно и открыто. И на вес золота было слово Божие, если кто мог учить о Царстве Божием, ожидающем за гробом.
Однажды, в бреду лихорадочном, слышал я, как по всем радиостанциям Советского Союза вещают: ‘Говорит Москва. а-а-а-а-а!…’ Диктор Левитан – и крики зэков. Кто слышит голос Левитана, кто ‘а-а-а!’. А потом марш какой-то, и сознание погасло.
Сколько талантов гибло под цементным спудом! Сколько душ Божиих, не успев раскрыться, ушло бесследно! Сколько писем, кровью и слезами написанных, не пошло дальше энкаведистских урн!.. Вся земля соловецкая мирром пропитана, как огромная чаша елея. Хватило бы испить для Франции с Италией.
Заключенные часами заслушивались ангельским пением. Были случаи, когда Соловецкий лагерь замирал на несколько часов. Останавливалось движение и труд, даже собаки засыпали.
Явлений было много. Больше после 30-го года.
Никто на земле не знает радости подобной! Жить, как в вечности – в соловецкой тьме, ослепшие, полумертвые.
Читали по книге небесной. Богородица жаловала к нам со святыми девами и другими из Своего окружения.
Увидел я 1500 незнакомых образов и имен Владычицы Небесной. И объяснил мне ангел-хранитель этого иконостаса: ‘Такова слава имен Пресвятой Девы, почитаемой на небесах и в иных мирах’.
Никогда не предполагал я, что может быть столько оттенков, ликов Владычицы Небесной, что Царь и Господь наш Иисус Христос изберет Деву сладчайшую Себе в Невесты…
В 1931 году, в дни особых скорбей, когда уже надежды никакой не было, и Бог, казалось, оставлял нас, приходили братья усопшие. И над ними долго стоял храм дивной красоты. Усыпальница, брачные чертоги, трапезы, блаженства, молитвы, благовонные масла… Лики братьев наших просветлели, так что едва узнавали мы их, и светились небесной добротой. Видя их, мы думали: ‘Господи, как счастлив тот, чей удел – Бог и вечная жизнь!’
Катакомбное книгохранилище
Отцы наши, исполненные Духом Святым, пришли к выводу, что Гулаг не катастрофа церковная, а наказание за гонение на истинного духа верующих-старообрядцев. Истинного духа были они. Русь Святую отмаливали. Господь был с ними и Божия Матерь. И Дух Святой от них не отступал.
Нашли мы с братьями склад в горах, где были книги от старцев, которых гнала официальная церковь, равно как и других православных христиан иного толка. Нашли огромную библиотеку: ангелы открыли нам хранилище в горах. Число книг было несколько десятков тысяч. И уже не могли сосчитать. Казалось, нет конца той библиотеке…
Отцы наши на Соловках дали обет: никогда никого не гнать.
Целая библиотека (80 тысяч томов) старообрядцев и других замученных. Оставляли о себе записи. Мы читали и плакали. И читали молитвы по их молитвенникам.
Являлись нам в славе мучеников. И стыд охватывал нас. Те, кого церковь прокляла, как собак, гноила заживо в монастырских тюрьмах (Соловки – монастырская тюрьма), на небесах – на престолах славы!
Великая была библиотека. Были книги еще из Иерусалима, с Афона греческого, из Константинополя, Рима, со Святой Руси дохристианской и других таинственных источников.
Сохранится библиотека эта тысячу лет. В ней сокровища Святой Руси и тайна действия Святого Духа. В ней сила сокрыта небывалая и все тайны от века напечатаны.
Были у нас ‘свои’ конвоиры. Разрешали отлучаться и служить, а потом часами слушали. Мы им пересказывали, что смогли прочесть.
Часто свитки были столь ценными, что ангелы не разрешали к ним приблизиться. Но нам, стоявшим на коленях, раскрывали свитки. Текст был перед глазами или озвучивался неземными голосами.
Много было книг таинственных. И благоухали они. Елей источался, когда касались их. Руки горели. На лицах проступали слезы масляные, как сейчас источает мирро книга, по которой ты читаешь. Она также взята из этого хранилища.
Иным книгам было больше ста и тысячи лет. А иным вообще несчетное число лет. И на языках незнакомых хранились книги в хранилище том. Это была великая библиотека.
Над каждой книгой стоял ангел-хранитель, ее диктовавший, и книги сияли, как свитки, преображались, дышали. От иных книг исходили дивные музыкальные гармонии. Это были божественные песнопения, слагаемые (на небесах).
Если начну пересказывать книги, мной прочтенные, 1000 лет не хватит записать одну, 10 тысяч лет – запомнить ее, и 100 тысяч лет – понять. Такая премудрость Божия в них запечатлена.
Книги эти – как псалмы Божии, напеваемые непрестанно от Самого Господа и сейчас, и в вечности, и во веки веков.
Старостильники и приходившие отцы книгохранилища признали меня патриархом ИПЦ и преемником патриарха Тихона и сказали, что пойдет ветвь церкви неслыханной, как семя авраамово, распространится она по всей земле и спасет мир от гибели и дьявола.
Церковной катастрофой мы называем утрату священством преемства от отцов и перемену духа при соблюдении внешних форм, завет с дьяволом и истощение Святого Духа, супротивные печати на церковнослужителях.
Слава святых почитаемых (св. Дмитрия Ростовского и других, в том числе и святителей), ничтожно мала по сравнению со славой замученных нами святых.
Многие из благочестивых монахов и других исторических личностей, поминаемых в церковной истории, приняли тяжелые уделы. И великое множество душ безвестных стоят в славе Божией.
Сама Богородица показывала нам, как читать эти книги и в каких грехах каяться.
Не время повторять старые молитвы, но исполняться Духом Святым и петь песнопения Духа Святого.
Благодать отступила от церкви мирской, гонительницы правды Божией, и от книг их. Как в изданиях современной церкви нет для вас никакой благодати, так и праведники не находили благодати на никонианских книгах. В сергианстве увидели они наследников духа никонианского, против которого, а не против частностей литургических и богословских, и восстали. Духа соглашательства с миром, плотью, дьяволом и грехом. Дух соглашательства с миром ведет церковный корабль на дно морское.
Церковь нуждается в Боге, а не Бог в такой церкви. А Богу нужна церковь – дочь Его единородная. Другую мы не признаем.
Мы и есть на небесах церковь Божия. Сойдем и утвердим ее по всей земле.
Кто одного духа с нами, воспримется в число наше и в лики наши (священников).
Горе тем, от кого отвернулись небожители и ангелы. От молитв их только зло, яд, грех и гибель близкая.
…Увидел я собор из 30 тыс. соловецких святых. Раздалось благоухание, и зажглись цифры: до 5 тыс. сосланных праведников догулаговских времен, и от времен Гулага – 35 или 39 тыс. У основания – император Николай, патриарх Тихон и убогий Серафим.
Собор, который ты видишь, превосходит все соборы святых, бывших от начала церкви Христовой. Треть их сойдет на землю в помощь истинного духа христианам. Ими будет побежден дьявол и полчища его.
Сладость от безмолвия ни с чем на земле не сравнима. Я вкусил ее как хлеб ангельский, как манну иудеи, и блаженствовал в ней. Сладость от безмолвия горы высокой выше всех даров земных. Ее вкушал днем и ночью как молитву.
Если бы ты видел любовь нашу к тебе, то сердце разорвалось бы. Ничего не ищи на земле. Не ищи там, где Господа нет. Ищи на небесах Того, Кто сущий на небесах и на земле. И слава Его во всех мирах.
Нищетой блаженной украсься. Сие самая брачная для Господа одежда – старая рубаха.
Архистратиги приходили и сослужили нам на литургиях. И приносили небесные предметы, недостающие на службе: свечи, вино, Дары Святые. Вино приносил архангел Гавриил в специальном небольшом сосуде, и запах его был неземной. И когда принимали Святые Дары, обжигало так, что думали – сожжет все естество.
Соловки – золотая небесная казна Святой Руси
Лампада горела, не сгорая, надо мной и на Соловках, и в Бузулуках. От масел ее шли исцеления – от вечной пакибытийной лампады. Окуну в нее пальцем и помажу раны болящего – и исцелялся спустя несколько часов. Лампадка тихая та проходила через иконы, и за нею скорбный лик Господа.
Чаша пренебесная, какую еще Адам созерцал, сходила к нам на литургию. К ней – лжица, копие, дискос. Трижды, видя скорбь мою о ветхих облачениях (дырявые грязные халаты), облекали в солнечную фелонь из чистейшего света.
Хранили нательные кресты друг друга, усопших братьев после смерти. Складывали их на алтари и призывали имена. Алтарь состоял из сплошных крестов. Кресты облагоухались при произнесении имен, и усопшие наши приходили на литургии. А во время молитв о них рыдали с нами.
Господь попустил большие немощи в последние годы многим из нас. Почти никто из братьев ходить не мог – лежали часами. А в духовной плоти литургисали. Бывало, одни полумертвые тела на деревянных холодных нарах. А трое священников восхищены и служат литургию.
Сложился тип у нас особый литургический – Соловецкие литургии, подсказанные ангелом. И по окончании богослужения как бы просыпались, вставали и обнимали друг друга, говоря:
‘Господи! Милости какие! Царства Божия сподобились здесь, на земле. Что за радость! Хвала Тебе и слава, Возлюбленный наш Иисусе, за силу Твою, в скорбях сказываемую, за славу Твою, в немощах являемую!’
Соловки – золотая непочатая небесная казна Святой Руси. Кто из нее почерпнет, станет несказанно богат. А на земле нищ, и удел странника.
Кого уже и живым не считали, на тех сходила ладанная благодать, как от живых воскурений, – благоухали. Никто к ним не приходил и не прикасался. Земной пищи не вкушали месяцами.
Видели всех святых от начала Церкви, распятие Господа на второй, Соловецкой Голгофе. Исповедались нам праведники, жаловались теснимые. Видели мы церковь от начала ее. И видели суд Божий над церковью: как ангелы отделяли плевелы от семян.
Передавали предания из уст в уста, святыни и предания. Святынями были обрывки материй со слезами Господними, или следами от уст ангельских, или с пеплом от небесной кадильницы.
Хранили священные предметы от ангелов.
Несколько раз было: охранники узнавали о таинственных жезлах, палицах и негасимых свечах. Если бы нашли при обыске, разорвали бы на куски заживо. Ничего не находили. Предметы эти как возникали, так и исчезали таинственно.
Господь показал нам судьбы России. Видели Кремль большевистский и Церковь солнечную.
Укреплялись идеей о второй Голгофе, Соловецкой, и о втором грядущем Воскресении Христовом. На первой Голгофе Церковь Христова, на второй Голгофе – Церковь грядущая.
Песнопения ангельские неизъяснимо запечатлялись в нас по мере забывания церковных текстов на пятый или десятый год заключения. Ангелы пели и записывали в нас.
Лица братьев наших сияли, как у белоснежных старцев, преображенные. Уже не знали мы, в каком теле: в земном ли, в вечном… Не знали, с кем собеседовали: с ангелами или с братьями усопшими, или даже с живыми.
Первые несколько лет после заключения еще довлели старые формы, а с ними – восстания на власти и надежда на возвращение. Когда понимали, что не вернемся в мир, наступало смирение, а за ним и отступление веры. Не работали старые образцы. О каких храмовых службах могла идти речь в наших соловецких сараях? На грани полного отчаяния осеняли ангелы, приходили волны благодати Божией.
Серафим учит о трех периодах ссылки: восстания, смирения и преображения.
Кто проходил через смерть и возвращался на землю, оставался в пакибытийной сфере с мучениками и святыми.
Из-за того, что большинство братьев наших трижды и более раз умирало и воскресало, служились пакибытийные литургии с их присутствием и явлением усопших. Выходили из времени и часами молились, как в вечности.
Однажды по доносу вызвали, избили воловьими жилами до смерти. Трижды окатывали водой в звериной злобе. А ангелы приходили и врачевали. Они водой окатывают, а ангелы небесною водой кропят. Уврачевывали наутро.
После отключения сознания начинается пение сладчайшее… Господь возвращал меня к жизни.
Приходили к нам ангелы, прислуживавшие при Голгофе Господа, которые витали над Гробом Господним в Иерусалиме и воскрешали усопших. И не только воскрешали, но и возносили, кормили, поили…
Ангелы служили нам. Давали пить жаждущему и приносили хлеб просфорный. Хлеб плесневел, но вкуснее его ничего не было: как манна небесная.
После смертных избиений (воскресение силой Распятого) сподобился пакибытийных сфер (одновременная реальность Царства и видимого мира). Ничего больше и не нужно было.
Слезы текут рекою. Кажется, океан их выплакал. Ничего, кроме слез, не осталось. Хочешь что сказать – слезы текут. Господа благодарить – уста немы… слезы текут. Руки воздеть – нет сил… слезы текут (улыбнулся). Теплота святых.
А в последние годы, уже тяжко больной, я с постели не вставал и находился в созерцании. Были открыты мне все миры и все, что происходит. И нашу Церковь (Божией Матери) видел и рыдал. Господи, кто же скажет правду о страданиях наших? Но не столько о нас, сколько о чудесах соловецких, о знамениях величайших! История Соловецкой Голгофы не может быть написана в книгах и выражена в словах. Скажется больше, чем в писаниях – в самом житии Церкви.
Часто видели кончину братьев. Не могли оторваться – шли вслед за погребальною процессией ангельской.
Иные уходили на несколько часов, а кто и на несколько лет. И след от них терялся. Оставалась лежанка с вещами и одежда. Возвращались через несколько лет на прежнее место, и как ни в чем не бывало. Только посмотрим друг другу в глаза – и понятно.
Тридневно мы склонялись над гробом Господним. Наблюдали лик Господа между смертью Его и воскресением, что не было открыто никому.
Ангелы напевали псалмы о Господе. Вначале слышали дивные песнопения и просили ангелов: ‘Как бы нам петь их?’ И ангелы пели их так, что записывали в сердцах. ‘Вонмем’ – и запись в сердце.
Обратились трое. Тайно приходили на агапы. В 12 ночи литургия из пакибытия. Видели Господа. Наутро пропустили проверку (вохровцев собирали в 7 и 8 утра для наставления и отчета), их расстреляли. Исповедали веру огненную. Как три отрока в печи, потом являлись нам и наставляли.
Когда выпустили меня с Соловков, нелепым и смешным казалось происходящее. И недостойным внимания. Душа моя оставалась в вечной церкви. Уже ничего, кроме Соловков, в земные дни не могло для меня существовать. И когда выполнил свой долг – рукоположил в епископы Геннадия Секача, – понял, что время Царства настало.
О красной фарисейской церкви. Они нас боялись как огня. Их совесть нечиста, и церковь их незаконная. В те годы Бог был с Церковью, принявшей венец мученичества за Святую Русь. За сотрудничество с ГПУ мы называли их предателями веры. Наши пути разошлись окончательно. Из газет и радио видели и слышали мы об их делах и сокрушались. И молились: да придет Церковь истинная, да скажет правду о вере православной. Доколе ложь и клевета будут править миром?! Придет час, когда откроют ангелы правду о том, кто стоит за ними, кто их покровители. За симфониями и рясами потеряли завет с Богом и ангельскую помощь. Греховная чаша их превышает грехи Содома и Гоморры. И больше всего боятся, что народ узнает о них правду, что от всех скрывают. Спасется Россия истинной верой.
Нам проклятия от незаконной церкви силу придавали. Их сметет, как пауков ветром, и не останется ни одного. Святые водворятся на престолах Божиих. Смиренно принимайте клевету и поношения в знак преемства от отцов своих. Нас гнали и оклеветали. И с вами так же поступят. А без гонений благодать оставит.
Одна свеча горела в моей камере несколько лет. А когда приходил Господь, все свечи загорались.
Сколько нас было? Даже имена другие. Ангелы нарекали в схиму, а потом давали небесное имя, приготовляя для нас особые покои пиршественные.
Видели мы грехи церкви и переживали за них. Какие дары готовил Господь Церкви нашей, если бы не уклонилась! Как страдал Господь, видя падение ее столпов!
О, если бы состоялась Церковь – та, что мы сподобились видеть!..
За любовь ко Господу удостоились того, что получила бы Церковь, не пади она…
Три сестры милосердия стояли около меня. И другие отцы видели их же. Вместе восхищали нас. И вернувшись, спрашивали мы: ‘Где ты был? что видел?’ И к удивлению, сходились на том, что видели одно и то же. Что видели? Покои Царства Небесного и множество святых в нем.
Сколько святых безвестных в церкви, и скольких святых известных, поминаемых в свитках, здесь нет!
Какая в немощах текла молитва неземная… В Иерусалиме нет и не было такой благодати, как на Соловках. Везде, где был потом, вспоминал молитву соловецкую. И в Бузулуках был у меня свой маленький Соловецкий храм. И сослужили мне братья мои любимые.
Познали мы любовь Христову, о которой в Евангелии Иоанн Богослов учил. Не могли без умиления смотреть друг на друга. Считали за честь ухаживать за больными, нести самые простые послушания. Не смотрели в лицо друг другу, отворачивались – слезы текли. Христос был среди нас. А прочее: немощи, болезни, ломота в теле – принимали радостно и с благодарностью. Господь умножал ими благодать.
В последние годы общались без слов, в немощах лежа на тюремных нарах, не поворачивая головы. Другой язык открылся нам. А потом вставали и завершали беседу: ‘Ну, слава Богу’.
Какая честь страдать за Господа! Сколько благодати посылается свыше!
Кто десять раз смерть пережил, тот не умирает. Поэтому я мог жить и до ста, и до тысячи лет. Но ушел – не когда заболел или время приспело, – а когда исполнил миссию свою. После рукоположения Геннадия Господь открыл мне, что первый срок закончен и пора к отцам.
Ни в какие времена не давалось такой силы воскресения, как на Соловках. Убивали жестоко, расправлялись зверски. И ангелы воскрешали и творили чудеса такие, что парализовывало красных бандитов. Обращались иные и шли на смерть свидетельскую за веру, видя, что происходит. Но когда эти факты сообщали в Москву Сергию Страгородскому, тот прятал их под спуд и никому не показывал, сжигал послания о чудесах, творящихся на Соловках.
Видя уход братьев своих блаженных, хотел идти за ними. Но они говорили: ‘Ты останешься на земле. Тебе воля Божия жить до ста лет и больше, пока не придет торжество церкви нашей и лжецы и фарисеи не будут собраны и брошены в огонь, как плевелы’.
Обет молчания. Ничего не известно миру. А благодать соловецкая какая… Все осталось сокрытым. И стало явным. Сколько десятков лет пролежало под спудом!
Господь открыл нам, что молчание – самое сильное благовестие. И мы дали обет молчания с тем, чтобы творившиеся чудеса на Соловках были открыты Церкви наших сынов.
Все, что не успел сказать Господь в земные дни, сказал Он крестными воплями с Креста и впоследствии за две тысячи лет истории Церкви. Что не успел рассказать я детям своим в земные дни, открываю свыше. Такова Церковь истинная. Ничто святое не остается без следа.
На земле довольствовались куском хлеба и несколькими глотками воды. А ангелы восхищали нас в сферы небесных трапез, и мы причащались Лика Господня.